— О, наследник на страже фамильного замка, как и должнобыть, вот только с кислой физиономией. Взбодритесь, молодой человек, а то вы свашей улыбочкой похожи на картинку с рекламы моющих средств, — сказалГуставо Барсело, облаченный в пальто из верблюжьей шерсти и потрясавшийненужной ему тростью, как папским жезлом. — Даниель, отец дома?

— Сожалею, дон Густаво. Он поехал к клиенту и вернетсяпримерно через…

— Прекрасно. Я не к нему пришел, и то, что я тебе скажу— не для его ушей.

Он подмигнул мне, стягивая перчатки и настороженно оглядываялавку.

— А наш Фермин? Он где?

— Пропал без вести на поле брани.

— Предполагаю, работая над делом Каракса?

— Душой и телом. В последний раз, когда я его видел, онносил сутану и благословлял всех направо и налево.

— Ого… Это я виноват, что подбил вас на эту авантюру. Икто тянул меня за язык?!

— Вы обеспокоены, что-то случилось?

— Не совсем. Ну, в какой-то степени, да…

— Что вы хотели мне сказать, дон Густаво?

Букинист мягко улыбнулся. Его обычные заносчивость ивысокомерие исчезли, сменившись опасливой осторожностью и ясно читавшейсяозабоченностью.

— Сегодня утром я познакомился с доном МануэлемГутьерресом Фонсека, пятидесяти девяти лет от роду, холостым, работникоммуниципального морга Барселоны с 1924 года. Тридцать лет службы на пороге тьмы,как сам он говорит. Дон Мануэль — кабальеро старой закалки, вежливый, приятныйи любезный. Вот уже пятнадцать лет снимает комнату на улице Сениса, делит ее сдюжиной попугайчиков, умеющих подражать похоронному маршу. У него абонемент нагалерку в Лисео, он любит Верди и Доницетти. Он сказал мне, что в его работеглавное — следовать инструкции. В инструкции предусмотрено все, даже такиеслучаи, когда никто не знает, что делать. Однажды, пятнадцать лет назад, донМануэль открыл принесенный полицейскими брезентовый мешок и обнаружил головусвоего лучшего друга детства. Остальные части тела лежали в другой сумке. ДонМануэль сдержал слезы и последовал инструкции.

— Хотите кофе, дон Густаво? Вы сильно побледнели.

— Пожалуй.

Я приготовил ему чашку, положил восемь кусочков сахара, и онвыпил одним глотком.

— Лучше?

— Начинаю оживать. Так я веду к тому, что дон Мануэльдежурил в тот день, когда тело Хулиана Каракса привезли в морг на вскрытие, всентябре 1936 года. Конечно, дон Мануэль не помнил имени, но архивы и двадцатьдуро в счет его пенсионных накоплений заметно освежили его память. Ты слушаешь?

Я зачарованно кивнул.

— Дон Мануэль помнит тот день в подробностях, потомучто это был тот редкий случай, когда пришлось отступить от инструкции. Посведениям полиции, труп обнаружили в одном из переулков Раваля перед рассветом.Тело прибыло в морг в середине утра. При нем были только книга и паспорт, вкотором указывалось, что предъявитель сего — Хулиан Фортунь Каракс, уроженецБарселоны, 1900 года рождения. В паспорте стоял таможенный штамп Ла Хункеры, изкоторого следовало, что Хулиан Каракс приехал в страну месяц назад. Причинойсмерти, видимо, являлось пулевое ранение. Дон Мануэль не врач, но со временемприходит опыт. На его взгляд, выстрел в область сердца был произведен в упор.По паспортным данным нашли сеньора Фортуня, отца Каракса, которого в тот жевечер привели в морг на опознание.

— До сих пор все совпадает с рассказом Нурии Монфорт.

Барсело кивнул:

— Совершенно верно. Но Нурия Монфорт умолчала оследующем. Дон Мануэль заподозрил, что полиция не особенно заинтересована враскрытии дела, и взял инициативу в свои руки. При погибшем нашли книгу с егособственным именем на обложке, и дон Мануэль тем же вечером, в ожидании сеньораФортуня, позвонил в издательство и сообщил о случившемся.

— Нурия Монфорт сказала, что работник морга позвонилтуда три дня спустя, когда тело уже похоронили в общей могиле.

— Дон Мануэль утверждает, что звонил в тот же день,когда тело привезли в морг. Ему ответила сеньорита и поблагодарила за звонок.Дон Мануэль вспомнил, что его немного шокировала реакция сеньориты, он сказал:«Она как будто уже знала».

— А сеньор Фортунь? Это правда, что он отказалсяопознать сына?

— Это меня больше всего озадачивало. Когда стемнело, всопровождении нескольких полицейских явился маленький трясущийся человечек. Этои был сеньор Фортунь. Дон Мануэль говорит, что единственное, к чему нельзяпривыкнуть, это к таким моментам, когда родственники приходят опознавать своихпогибших. По словам дона Мануэля, такого и врагу не пожелаешь. Хуже всего,когда умерший молод и опознавать приходится родителям, молодой жене или мужу.Дон Мануэль хорошо запомнил сеньора Фортуня, он едва держался на ногах,полицейские подхватили его под руки, он плакал, как ребенок, и причитал: «Чтоони сделали с моим сыном? Что они сделали с моим сыном?»

— Он видел тело?

— Дон Мануэль хотел было просить агентов пропустить этупроцедуру, единственный раз в своей жизни усомнившись в непогрешимостиинструкции. Труп был в плохом состоянии и, похоже, пролежал где-то более сутокдо прибытия в морг, а не с рассвета, как утверждала полиция, и Мануэль боялся,что при виде тела старичок вообще рассыплется. Сеньор Фортунь твердил, неумолкая, что это невозможно, что Хулиан не может быть мертв… Тогда Дон Мануэльснял простыню с тела, и агенты официально спросили его, принадлежит ли оно егосыну Хулиану.

— И?

— Сеньор Фортунь молча смотрел с минуту на труп, потомотвернулся и ушел.

— Ушел?

— Буквально убежал.

— А полицейские? Они его не задержали? Разве неположено было опознать тело?

Барсело криво усмехнулся:

— Теоретически. Но Дон Мануэль помнит, что в зале былкое-кто еще, третий полицейский, который неслышно вошел позже остальных, покаготовили сеньора Фортуня, и молча следил за сценой, стоя у стены с сигаретой взубах. Когда Дон Мануэль сказал ему, что согласно инструкции курить здесьнельзя, один из агентов приказал ему замолчать. После ухода сеньора Фортунятретий полицейский подошел к столу, глянул на труп и плюнул ему в лицо. Потомзабрал паспорт, отдал приказ отправить тело в Кан Тунис[97] иутром похоронить в общей могиле.

— Не вижу смысла.

— Дон Мануэль тоже. Это не соответствовало инструкции.«Мы же не знаем, кто этот человек», — сказал он. Полицейские ничего неответили. Тогда Дон Мануэль в гневе заявил: «Или на самом деле вам прекрасноизвестно, кто он такой? Нужно быть слепым, чтобы не понять, что он мертв покрайней мере сутки». Дон Мануэль знал свои обязанности назубок, и уж кем-кем, адураком не был. Услышав его протесты, третий полицейский подошел к нему,уставился прямо в глаза и спросил, не желает ли он отправиться в последний путьза компанию с покойным. Дон Мануэль похолодел от ужаса: у того человека былиглаза сумасшедшего, и сомневаться в серьезности его намерений не приходилось.Дон Мануэль пролепетал, что всего лишь стремится следовать инструкции, где ясносказано, что человека нельзя хоронить, пока не известно, кто он. «Кем я скажу,тем он и будет», — ответил полицейский. Затем взял регистрационный бланк иподписал его, закрывая дело. Эту подпись дон Мануэль не забудет никогда, потомучто во время войны и после нее тоже, видел ее на десятках регистрационныхбланков и свидетельств о смерти, тела с этими документами брались неизвестнооткуда и не поддавались опознанию…