— Инспектор Франсиско Хавьер Фумеро…

— Гордость и опора Главного полицейского управления.Даниель, ты знаешь, что это значит?

— Что мы с самого начала тыкались в пустоту, как слепыекотята.

Барсело взял шляпу, трость и направился к выходу, тихоответив:

— Нет, тычки, пожалуй, на нас посыплются только сейчас.

Вечер я провел, разглядывая злосчастное письмо о пополнениимною рядов наших славных вооруженных сил и ожидая новостей от Фермина, которыйвсе еще был неизвестно где, хотя лавку я закрыл полчаса назад. На звонок впансион на улице Хоакина Коста ответила донья Энкарна, она была слегка навеселеи сказала, что Фермина не видела с самого утра.

— Если он не явится через полчаса, ужин будет есть вхолодном виде, у меня не «Ритц». Надеюсь, ничего такого не случилось?

— He волнуйтесь, донья Энкарна, мы дали ему важноепоручение, так что он, наверное, задержится. Кстати, если он придет до того,как вы ляжете спать, будьте добры, скажите ему, чтобы мне перезвонил. Я —Даниель Семпере, сосед вашей приятельницы Мерседитас.

— Хорошо, но имейте в виду, в половине девятого я уже впостели.

Затем я позвонил Барсело, Фермин вполне мог быть там,опустошая кладовые Бернарды или тиская ее по углам. Я даже не подумал, чтоответить может Клара.

— Даниель, вот так сюрприз!

«Что верно, то верно», — подумал я и с велеречивостью,достойной профессора дона Анаклето изложил цель моего звонка, стараясь при этомпоказать, что дело это интересует меня лишь постольку-поскольку.

— Нет, Фермина здесь весь день не было. И Бернарда всевремя со мной, я бы знала. Знаешь, мы с ней о тебе говорили.

— Скучная тема для разговора.

— Бернарда говорит, что ты очень хорош собой, совсемвзрослый.

— Принимаю витамины.

Долгое молчание.

— Даниель, может, когда-нибудь мы снова станемдрузьями? Сколько лет должно пройти, чтобы ты меня простил?

— Мы и так друзья, Клара, и мне нечего тебе прощать. Тыже знаешь.

— Дядя говорит, что ты все еще пытаешься разузнатьчто-нибудь о Хулиане Караксе. Заходи как-нибудь перекусить, расскажешь новости.Мне тоже есть что тебе рассказать.

— На днях непременно.

— Я выхожу замуж, Даниель.

Я смотрел на трубку с ощущением, что то ли ногипроваливаются в пол, то ли мой позвоночник резко укоротился на десятоксантиметров.

— Даниель, ты слышишь?

— Да.

— Ты удивлен?

Я с огромным трудом сглотнул вязкую, как цемент, слюну:

— Нет. Удивительно, что ты не вышла замуж уже давно,претендентов-то у тебя, я думаю, хватало. И кто этот счастливчик?

— Его зовут Хакобо, ты его не знаешь. Он — друг дядиГуставо, один из руководителей «Банка Испании». Мы познакомились на оперномконцерте, который организовал дядя, Хакобо поклонник оперного искусства. Онстарше меня, но мы хорошие друзья, а ведь это самое главное, правда?

У меня на языке вертелась колкость, но язык я прикусил. Иощутил, как рот наполняется ядом.

— Конечно… Ну ладно, поздравляю.

— Ты никогда меня не простишь, Даниель! Я всегда будудля тебя Кларой Барсело, предательницей.

— Ты для меня всегда будешь Кларой Барсело, и точка. Тыпрекрасно знаешь.

Еще одна пауза, из тех, после которых появляется седина.

— А ты, Даниель? Фермин говорит, что у тебя девушка, иочень красивая.

— Клара, у меня клиент, я должен идти. Перезвоню нанеделе, и договоримся о встрече. Еще раз поздравляю.

Со вздохом я повесил трубку.

Отец вернулся от клиента весьма подавленный и молчаливый. Янакрывал на стол, он готовил ужин, не интересуясь даже Фермином и делами влавке. Весь ужин мы глядели в тарелки, делая вид, будто слушаем неумолчноголосившее радио. Отец почти не ел, только перемешивал ложкой безвкусныйводянистый суп, словно искал на дне золото. Я сказал:

— Ты бы съел хоть ложку.

Отец пожал плечами. Радиоголоса продолжали молоть чепуху, ион встал, чтобы его выключить. Спросил, наконец:

— Что там в письме из военкомата?

— Меня призывают через два месяца.

Его взгляд состарился лет на десять.

— Барсело сказал, что позаботится, чтобы после учебкименя перевели в барселонский гарнизон, я даже смогу приходить домой на ночь.

Отец слабо кивнул. Мне тяжело было смотреть на него, и явстал убрать со стола. Отец остался сидеть с отсутствующим видом, уперевшись локтямив стол и опустив подбородок на переплетенные пальцы рук.

Собираясь мыть тарелки, я вдруг услышал шаги на лестнице,четкие, быстрые, тяжелые, словно забивающие гвозди и даже выстукивающиезловещий код. Я поднял глаза на отца. Шаги замерли на нашей площадке. Отецвстал, встревоженный, и тут раздались удары в дверь, и кто-то крикнул громовым,разъяренным голосом, который мне был смутно знаком:

— Полиция! Открывайте!

Тысячи игл впились мне в сердце. Дверь задрожала от новойсерии ударов. Отец подошел и посмотрел в глазок.

— Что вам нужно в такой час?

— Откройте или мы вышибем дверь, сеньор Семпере!Повторять не буду.

Я узнал голос Фумеро и похолодел. Под испытующим взглядомотца мне пришлось кивнуть, и он, подавив вздох, открыл. Фумеро и два его постоянныхспутника в серых плащах, похожие на марионеток, стояли на пороге в желтоватомсвете с лестницы.

— Где?! — крикнул Фумеро и кинулся в гостиную,отшвырнув отца с дороги.

Тот попытался его задержать, но один из агентов заломил емуруку за спину и толкнул к стене, действуя с холодной, привычной сноровкой. Этобыл тот, что следил за нами, тот, что держал меня, пока Фумеро избивал Ферминау приюта Святой Лусии, тот, что шпионил за мной два дня назад. Он посмотрел наменя пустыми, невыразительными глазами. С самым спокойным видом, какой толькомог изобразить, я шагнул Фумеро навстречу. У инспектора глаза были налитыкровью, через всю левую щеку тянулась свежая едва подсохшая царапина.

— Где?!

— Что где?

Фумеро опустил голову, встряхнулся, пробормотал что-то просебя. Когда он поднял лицо, оно оказалось искажено звериным оскалом, и в рукебыл зажат револьвер. Сверля меня взглядом, Фумеро ударил рукояткой по вазе сувядшими цветами: та распалась на кучу осколков, по скатерти потекла вода. Яневольно вздрогнул. Отец, которого крепко держали, что-то неразборчиво кричал вприхожей, но я не мог разобрать слов, ибо в состоянии был воспринять лишь холодревольверного дула, вдавленного мне в щеку, и еще запах пороха.