Бюллетени о здоровье вождя печатались ежедневно во всехгазетах. Под ними стояли подписи известных, уважаемых врачей: профессорРозанов, профессор Обух, комиссар здравоохранения Семашко. Тут же, какнеопровержимое доказательство, помещалась рентгенограмма грудной клетки и шеивождя. На ней была видна раздробленная плечевая кость, затемнение в легком. Двеаккуратные продолговатые пульки находились именно там, где указывали бюллетени.Впрочем, если взглянуть внимательней, та, что якобы застряла над плечевымсуставом, висела слишком высоко. Одна маленькая ошибка ничего не значила, ивряд ли кто-нибудь заметит.

Из пояснений следовало, что рентгеновский аппарат привезли вКремль, подняли на третий этаж, доставили непосредственно в квартиру вождя 1сентября. Снимок сделал ординатор Екатерининской больницы Д.Т. Будинов.

Чайник закипел. Михаил Владимирович заварил сушеную мяту.Кроме обычного своего завтрака – горсти черных сухарей и куска сахару, онпозволил себе половинку пасхального яичка. Их осталось всего пять штук. Няняварила их в луковой шелухе давным-давно, к Пасхе. Осторожно счищаятемно-красную скорлупу, профессор думал, что никто никогда не сумеет объяснить,почему освященные яйца остаются свежими так долго.

В коридоре послышались тихие шаги. Вошла Таня в старомдомашнем платье. Зевнула, поцеловала отца в макушку.

– Доброе утро. Ты что встал так рано?

– А ты?

– Не знаю. Не спится. – Она разлила по стаканам мятный чай.

Половинки пасхального яйца ели молча, медленно, смакуякаждый кусочек. Только когда ничего не осталось, Таня спросила, кивнув нагазеты:

– Что ты об этом думаешь?

– А ты?

Она хлебнула чаю, хрустнула сухариком.

– Я видела его. Он маленького роста. Чтобы пуля прошла так,как тут описано, снизу вверх, из-под лопатки, через шею, над ключицей, стрелокдолжен был сидеть на корточках, очень близко, за спиной. И как она ловко бегалавнутри, эта чудесная пуля! Словно поняла, умница, что попала не в какого-нибудьбуржуя, контрреволюционера, а в священную плоть вождя мирового пролетариата.Осторожно лавировала, старалась не задеть ни одной важной артерии, а их таммного, между позвоночником и глоткой!

– Перестань, – Михаил Владимирович испуганно оглянулся надверь, – тебе какое дело до этих пуль?

– И почему, интересно, человека, истекающего кровью, повезлидомой, а не в больницу? Как с пробитым легким, с пневмотораксом, можносамостоятельно подняться по лестнице на третий этаж?

– Таня, хватит!

Но она как будто не слышала его, она почти кричала, щеки еепорозовели.

– Папа, они расстреливают заложников сотнями. Вчера назаднем дворе госпиталя лежали трупы, с простреленными головами, как бревна,вповалку. Их привезли чекисты, сразу три фургона трупов. Велели списать какумерших от тифа. Но, ты знаешь, они не очень настаивали на тифе. Им самимпросто хоронить неохота, а у нас больница, морг.

– Успокойся. Пей чай. Остынет. И не кричи, пожалуйста.

– Я не кричу. Я говорю шепотом. Папа, где ты был прошлойночью? Тебя из госпиталя забрал Федор и домой привезли на автомобиле.

– Где был? – Михаил Владимирович макнул кусок сахара встакан. – В «Метрополе». Вправлял вывих одной важной комиссарше. Послушай,кажется, Миша проснулся, плачет.

– Ничего не проснулся. Там с ним няня и Андрюша. Скажи, тысогласился его лечить?

– Кого?

– Кощея Бессмертного.

– Успокойся, пожалуйста. Ну что ты злишься? Мало ли кого ялечу? Нам надо что-то есть, топить печку, одеваться. Зима впереди. Нам надовыжить, Танечка, и ради этого я готов лечить кого угодно.

– Всему есть предел. Выжить надо, но не такой ценой.

– Извини. Когда это касается тебя, Андрюши и Миши, я готовплатить чем угодно.

– Даже собственной совестью? Добрым именем?

– Танечка, что ты говоришь? Федор служит там с весны, и тылегко оправдываешь его. Я только один раз съездил, осмотрел больного, и ты менятак жестоко судишь.

– Папа, не сравнивай себя и его, с вас разный спрос.

– Вот новости! Интересно, почему? Потому, что его мать былапрачкой, а я потомственный дворянин?

– Потому, что ты мой отец. И мне за тебя стыдно, впервые вжизни. Мне стыдно и страшно. Или ты надеешься одурачить этого лысогосамозванца, как чекиста Кудиярова?

– Его одурачить трудно. – Михаил Владимирович усмехнулся ипокачал головой. – Это не Кудияров. Совсем иной масштаб личности.

– Что ты станешь делать, если он потребует вливания?

– Он слишком умен, чтобы спешить с этим. Сейчас он хочет,чтобы я работал, продолжал опыты, и готов предоставить все необходимое. К томуже он человек нездоровый и мнительный, нуждается в постоянном медицинскомнаблюдении. Я нужен ему как практикующий врач, как диагност. Врачам-товарищамон не доверяет. Одного Федора ему мало.

– Но если все-таки потребует вливания? Что ты станешьделать?

– Буду тянуть время. Попытаюсь объяснить ему, что этоневозможно. Вливание его убьет.

– Почему? Цисты спасли троих. Допустим, ты бы решился ввестиих Кудиярову.

– Он бы погиб.

– Почему?

– Потому, что мозговой паразит не панацея.

– Но три случая подряд! Три спасенных человека!

– И ты кричишь об этом на весь дом, а потом еще будешьзаявлять, что тебе за меня стыдно? Совесть, доброе имя. Хорошо, пусть к намопять вселят уже не комиссара с барышней, а солдатню, морячков, человек десять.Их вселят, а нас вышвырнут, куда-нибудь в каморку с плесенью на стенах. Нет,каморка это роскошь. Сразу в подвал на Большой Лубянке. Давай начнемрасклеивать листовки, добудем оружие. В следующий раз, когда меня повезут ккому-нибудь из них, я скажу: вы, сударь, подлец и злодей, дам пощечину и вызовуна дуэль. Или уж лучше давай мы все умрем с голоду, в знак протеста.

– Папа, перестань, не передергивай! Я просто хотела сказать,что ты не должен лечить этого сумасшедшего. Кого угодно, только не его. В концеконцов, ты не психиатр.

– Нет, Танечка, он не сумасшедший. Это было бы слишкомпросто. Он вменяем. Он ведает, что творит.

– Ну, тогда еще хуже. Он адское чудовище, инфернальныйзлодей.

– Экая новость! Злодей. И что дальше?