– Надеюсь, он там догадается поесть. Ладно, подождите, ясейчас.

Она вернулась в тапочках, в спортивном трикотажном костюме,который обычно носила дома. Волосы ее были приглажены, на щеках светилсярумянец.

– Как я и предполагала, Клаус их видел.

Герда подробно, слово в слово, пересказала свой разговор состариком.

– Гердочка, вы умница, я вас очень люблю, – сказал Данилов,дослушав ее до конца.

Он подошел к ней, поцеловал ее в лоб, потом вернулся застол, вытащил из ящика несколько истрепанных блокнотов и тетрадей. Гердазастыла, сложив руки на коленях. Данилов углубился в свои записи. Взял ручку,стал что-то подчеркивать, выписывать, двинул компьютерную мышь. Пальцы егозабегали по клавиатуре.

Герда сидела, тихо сопела и не отрываясь смотрела на егосгорбленную спину. Прошло минут десять. Герда кашлянула и сказала:

– Я знаю, что я умница. А вы, Микки, злой, невоспитанный,отвратительный старик.

– Мгм, – промычал Данилов и перевернул страницу в каком-тотолстом справочнике.

Герда поднялась, подошла к двери.

– Я знаю, что заслуживаю любви. Но в этом доме я встречаютолько равнодушие, пренебрежение и черную неблагодарность.

– Гердочка, милая, хорошая, простите! – Данилов встал,заспешил к ней, чуть не упал, споткнувшись о собственный тапочек.

Герда шагнула навстречу, подхватила его под локоть,проворчала:

– А, испугался, запрыгал, старый гусь.

– То, что вы рассказали, так важно, так серьезно, что мненадо было срочно проверить, понимаете? Нет, это, конечно, не может быть та яхтаобразца сорок четвертого года. Дерево гниет, даже самое крепкое, просмоленное.Металл ржавеет. Но та яхта поможет нам найти эту, на которой Софи. Нет, я пока нив чем не уверен. Мне нужно время, я должен разобраться.

– Но хотя бы объясните, что значит глаз на носу и кто такаяГаруда.

– Символы, Гердочка. Глаз – древнейший, многозначный символ,всевидящее око, изображение его в виде рисунка или амулета – талисман, знактайных знаний, мудрости и силы. Гаруда – птичка такая, у нее человеческаяголова и орлиные крылья. Трехглазая Гаруда сонорхов, – он сморщился и махнулрукой, – ладно, это все слишком сложно, я не готов.

– Так бы сразу и сказали, – Герда вздохнула. – ГосподинЗубов когда обещал вернуться?

– Не позже десяти. Он надеется успеть на экспресс в шестьтридцать.

* * *

Гамбург, 2007

Тяжеленная оцинкованная дверь открылась бесшумно. Светвспыхнул и в первое мгновение ослепил Ивана Анатольевича.

– Умоляю, умоляю, простите меня, господин Зубов. Как вы себячувствуете?

– Который час? – спросил он, стуча зубами.

– Да, да, это ужасно, я понимаю. Уже половина шестого. Но вызнаете, как только я дошла до своего кабинета, мне позвонили из школы. Мой сынупал с брусьев на уроке физкультуры. Трещина в позвоночнике, голова разбита.Простите, я помчалась туда, забыв обо всем на свете. Пока мы доехали добольницы, пока моему мальчику сделали рентген.

Привыкнув к свету, Зубов заметил, что лицо доктора Раушнингслегка распухло, глаза красные от слез. Она была в халате, но без бахил и безшапочки. Пышные рыжие кудри торчали во все стороны. По щекам размазалась тушь.

– Вы очень замерзли, господин Зубов?

– Нет, что вы, здесь жарко, как в сауне. Я понимаю, у васслучилось несчастье, вы обо всем позабыли. Но зачем надо было запирать дверьснаружи?

– Я не запирала, клянусь! Замок сработал автоматически.

– Допустим. А почему погас свет?

– Да, это ужасно. Видите ли, здание очень старое, проводкудавно не ремонтировали, и с электричеством часто бывают проблемы. К тому жепризраки. Их тут несметное множество, хозяйничают как у себя дома. И такиешутники, спасу нет. – Она сначала улыбнулась, потом засмеялась. – А про саунуэто хорошо. Очень остроумно. Я считаю, всегда, в самой скверной ситуации надосохранять чувство юмора.

Все еще хихикая, она открыла дверцу в нижнем ряду, медленновыдвинула носилки, откинула простыню. Никакого ключа не потребовалось, докторпросто повернула ручку.

– Вот, можете полюбоваться.

Иван Анатольевич увидел именно то, что ожидал. Мягких тканейне осталось, вместо них была корка. Несколько минут он стоял и смотрел. Докторстояла позади, сопела и хмыкала.

– Продукты горения в данном случае оказались благом, –произнесла она, заглянув Зубову через плечо, – бедняжка задохнулась и умерлалегко. А представьте, если человек поджаривается в сознании, все чувствует? О,это мучительно, невероятно болезненно. Так погибали на кострах инквизициибедные женщины, обвиненные в ведовстве. Они извивались в невыносимых корчах игромко кричали. Бр-р, какая жестокость! Смерть в огне страшней, чем смерть отпереохлаждения. Вы согласны со мной? Вам нехорошо? Понюхайте нашатырь, я длявас заранее припасла. – Она ткнула ему в лицо марлевую салфетку.

– Нет. Спасибо, не надо, – Зубов отстранил ее руку, – я вполном порядке. Все, можете убирать тело.

Она задвинула носилки, захлопнула дверцу холодильника.

– Вы сильный человек, господин Зубов. Не каждый мог бы такоевыдержать. Сейчас мы поднимемся ко мне, угощу вас горячим кофе. Непременногорячий кофе, с сахаром и сдобным печеньицем. Еще раз прошу простить меня. Новы должны понять, на моем месте любая мать поступила бы так же. У вас естьдети?

Иван Анатольевич не счел нужным отвечать, быстро вышел вкоридор и уже на лестнице спросил:

– Скажите, доктор Раушнинг, группу крови удалось установить?

– Нет еще. Но я же предупредила вас, экспертиза будет долгой,а, кстати, вы говорили, что вам стала известна группа крови вашей сотрудницы.

– Знаете, пока я вас ждал, забыл.

– То есть как забыли? Но у вас это должно быть где-тозаписано!

– Разумеется. Я позвоню вам.

– Да, будьте любезны, позвоните. Это чрезвычайно важнаяинформация. Ну, что, как насчет горячего кофе?

– Благодарю. Не нужно. – Зубов скинул халат, бахилы,шапочку, взял свою куртку. – Всего доброго, доктор Раушнинг. Желаю вашему сынупоскорее поправиться.

– До свиданья, господин Зубов. Еще раз простите меня. Инепременно выпейте чего-нибудь горячего, а то, не дай Бог, свалитесь спневмонией, даже в наше время, когда есть антибиотики, многие умирают отпневмонии. Поверьте моему богатому профессиональному опыту. Берегите себя.Счастлива была познакомиться с вами, дорогой господин Зубов. – Она схватила егоруку и пожала с такой силой, что Иван Анатольевич чуть не вскрикнул от боли.