Больше всего ему хотелось убежать подальше, нырнуть вкакой-нибудь ресторанчик, отогреться, выпить коньяку или лучше глинтвейну.Однако бежать он не стал. Спокойно обошел мрачное здание, нашел внутреннийдвор. Там, сразу за воротами, курили двое мужчин в халатах.

– А, здравствуйте, – сказал Зубов, словно именно их искал, –скажите, вы случайно не знаете, как чувствует себя сын доктора Раушнинг? Яслышал, с ним приключилась беда.

Мужчины переглянулись и удивленно пожали плечами.

– Сын доктора Раушнинг? Вы ничего не путаете?

– Ну, у вас тут работает доктор Раушнинг, эксперт, патологоанатом.Высокая, крупная женщина, с такими пышными рыжими волосами.

– Гудрун! Да, конечно, она тут работает. Но, насколько мнеизвестно, у нее нет детей.

– Благодарю вас. – Зубов улыбнулся, помахал рукой и быстропошел прочь.

Словно в подарок ему лично, небо расчистилось, выглянулосолнце. Иван Анатольевич почти бежал и согревался на ходу. По дороге попалсямаленький уютный ресторан. Он первым делом вымыл руки, заказал себе рюмкуконьяка, суп с фрикадельками, глинтвейн.

Когда принесли коньяк, он выпил за Сонино здоровье. Там, вхолодильнике, лежала вовсе не она. Да, ничего не осталось от мягких тканей.Обугленный череп со страшным оскалом. Но пропорции лица, форму головырассмотреть можно.

У Сони широкий, выпуклый лоб. А у женщины из холодильникалоб узкий, плоский, скошенный назад. Надбровные дуги крупные, низкие, сильновыступают вперед. Подбородок у Сони аккуратный, остренький, а у той несчастнойон тяжелый, квадратный, нижняя челюсть массивная, зубы мелкие.

«Кто угодно, только не Соня, теперь у меня нет никакихсомнений, – думал Зубов, – пожалуй, ради этого стоило провести два часа вхолодильнике наедине с покойниками».

Рядом с рестораном было интернет-кафе. Иван Анатольевичотправил послание юристу компании «Генцлер» господину Краузе.

«Дорогой Генрих!

Надо сделать все возможное, чтобы отстранить от экспертизыдоктора Гудрун Раушнинг. Я имел удовольствие с ней познакомиться сегодня. Она уменя не вызвала доверия. Узнайте, пожалуйста, о ней все, что сумеете, через своиканалы. Возможны разные подтасовки результатов экспертизы в пользу страховойкомпании. Подробности при встрече.

Иван».

Москва, 1918

Керосину в лампе осталось совсем мало. Михаил Владимировичпогасил фитиль, закрыл тетрадь, прихлопнул ладонью лиловую замшевую обложку,тихо, внятно произнес:

– Сжечь ее. И кончено.

Он долго сидел за столом в темноте, съежившись, обхвативсебя руками за плечи. В доме все спали. Выл ветер, фонари не горели, иказалось, там, снаружи, вообще ничего нет.

– «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и ДухБожий носился над водою», – пробормотал профессор.

Он хотел встать, добраться до дивана, лечь, но сил совсем неосталось. Шевельнуться было невозможно.

«Возьму и помру этой ночью, – вяло думал МихаилВладимирович. – Да, пожалуй, это будет хорошо. Никаких забот о капусте, о пшенке.Никаких великих вождей, сумасшедших чекистов, допросов, обысков, голодныхспазмов и нравственных мучений. Тишина, благодать. Как сказал Антон ПавловичЧехов, мертвые сраму не имут, но смердят страшно. А за гробы сейчас дерутбешеные деньжищи. Самый ходовой товар. Без моего пайка, а главное, без моихлевых гонораров дети и няня зиму, конечно, не протянут. Танечка одна несправится, даже если бросит учебу, станет работать сутками. Да и не дадут ейработать, сразу арестуют. Нет, помирать нельзя. Господи, прости меня, старогодурака».

Он заставил себя встать, подвигал руками, попробовал сделатьпару приседаний, наклонов, но колени задрожали, перед глазами поплыли белыезвезды, голова закружилась, он потерял равновесие, чуть не упал, еще разобозвал себя старым дураком, повторил решительно несколько раз:

– Сжечь тетрадь, и кончено! Кончено!

В холодную, с апреля нетопленную печь он бросил стопкугазет. Долго чиркал сырыми спичками, наконец бумага вспыхнула, встала дыбом. Вогне поднялся и затрепетал портрет на первой странице «Известий». Широкиекалмыцкие скулы, короткий плоский нос, высокий лоб, переходящий в просторнуюлысину, аккуратная бородка.

Подсвеченное сзади веселым пламенем, лицо вдруг ожило,порозовело, зашевелилось. Губы под жесткими усиками дернулись, улыбнулись, иМихаилу Владимировичу ясно почудился сиплый смешок, резкая картавая речь: «Воттак болит голова, болит, а потом раз – и кондрашка. Мне еще давно одинкрестьянин сказал: ты, Ильич, помрешь от кондрашки. Шея у тебя уж больно короткая».

Лицо на газетной странице подмигнуло в последний раз ипочернело, скорчилось, исчезло в огне.

Михаил Владимирович раздумал жечь свою тетрадь, спрятал еепод подушку, лег на диван, накрылся шинелью, свернулся калачиком, почтизадремал, но скуластый человек с бородкой опять возник перед ним, на этот разобъемный, цветной, мало похожий на газетное изображение.

На фотографиях Ленин казался брюнетом. На самом деле бородкаи усы были рыжими, с проседью. К тому же для портретных съемок он бородку своюприглаживал и в объектив смотрел особенным пронзительным взглядом. На портретахон выглядел строгим, спокойным и могучим. В жизни был маленьким, коренастым,подвижным и болезненно нервным. Он гримасничал и легко срывался на крик. А шеяу него правда была короткая, но эта анатомическая особенность ничем не угрожалаздоровью.

«Мозг. Конечно же мозг!»

На рассвете профессор Свешников проснулся весь в липкомпоту. В квартире стояла тишина. Он на цыпочках прошел в ванную, разделся,кое-как вымылся холодной водой из подвесного рукомойника, почистил зубы смесьюмелко истолченного древесного угля с солью. Старинное домашнее средство былоничуть не хуже зубного порошка, который давно исчез из обихода.

Все в доме спали. Михаил Владимирович разжег примус накухне. Пока закипала вода в чайнике, он просматривал газеты.

«Пуля, пройдя под левой лопаткой, проникла в груднуюполость, повредила верхнюю долю легкого, вызвав кровоизлияние в плевру. Далеепуля проскользнула позади глотки и, столкнувшись с позвоночником, изменила своенаправление и застряла в правой стороне шеи, под кожей, выше ключицы».

«Другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость изастряла под кожей левой плечевой области».

«Своеобразный, счастливый ход пули, которая, пройдя шеюслева направо, сейчас же непосредственно впереди позвоночника, между ним иглоткой, не поранила больших сосудов шеи. Уклонись она на один миллиметр,Владимира Ильича, конечно, уже бы не было в живых».