Обычно либеральное отношение Меттерниха к Наполеону преподносится либо как уловка с целью разоблачить ненасытную жажду власти завоевателя и подорвать его авторитет на родине и среди союзников, либо как искреннее дружелюбие, необходимое для сохранения выгодной династической связи Габсбургов и полезного союзника в противодействии устремлениям Пруссии и России в Саксонии, либо просто как предусмотрительность с целью не допустить возможные революционные потрясения, которые могли иметь место в случае ухода Бонапарта от власти. Рациональное зерно первой версии состоит в том, что неоднократные мирные предложения Меттерниха действительно содержали элементы пропаганды, независимо от того, как на них реагировал Наполеон. В целом же позицию Меттерниха отличал минимум абстрактных соображений, максимум резонных, но отнюдь не искренних доводов. Следовательно, вторая версия более близка к истине. На самом деле она справедлива в отношении целей политики Меттерниха, хотя выдвигаемые ею мотивы спорны. Главный недостаток второй версии состоит в том, что она делает больший упор на обоснование политики Меттерниха в отношении Франции, чем на анализ его политики в отношении Германии. Ведь если понятен довод о необходимости мощного противовеса России в лице Франции, то чем объяснить настойчивое стремление Меттерниха сохранить государства Рейнского союза?

Возможно, наиболее распространенное объяснение этого – несомненно, сохранявшееся дольше других – представляет собой утверждение, недавно воскрешенное Генри Киссинджером. Оно состоит в том, что Меттерних стремился «предотвратить объединение Германии на основе национального самоопределения», опасаясь, что триумф национализма где бы то ни было станет серьезной угрозой многонациональной Австрийской империи. Несколько поколений этот тезис тешил души германских националистов и определенных пангерманских групп, которые не прощали Меттерниху предпочтение эгоистических интересов Австрии священному, по их представлениям, долгу по отношению к немцам. (Еще более поразительное мнение высказывает Лаубер в книге «Борьба Меттерниха». Он оставляет свою прежнюю понятную версию о дипломатии Меттерниха, исходящей из геополитического положения Центральной Европы, и пытается представить австрийского дипломата предтечей пангерманизма.) Среди ученых адвокатов вышеупомянутой точки зрения выделяется Гельмут Рёсслер, чья объемистая книга под названием «Борьба Австрии за освобождение Германии» (Гамбург, 1940) представляет собой незаменимый источник информации по этой исторической эпохе. Подобные утверждения сопоставимы с обвинениями Меттерниха либеральными авторами, как немецкими, так и иностранными, которые усматривают в австрийском дипломате не только врага национальных чаяний, но также непримиримого противника парламентского либерализма, надменного аристократа XVIII века, одержимого восстановлением привилегий европейских феодалов.

Гораздо более сложная трактовка мотивов политики Меттерниха появилась в 1920 году в блестящих работах Генриха Риттера фон Србика, чьи взгляды были приняты даже теми, кто не читал его работ. Србик считает, что Меттерних действовал в стесненных обстоятельствах. Он утверждал, что попытки австрийского министра добиться уступок от промежуточных германских государств не достигали цели из-за мощи Наполеона и военной слабости союзников. Кроме того, Србик оправдывал политику Меттерниха необходимостью отпора посягательствам Пруссии в Германии.

В этих суждениях, несомненно, есть рациональное зерно. Но апология Србика носит в основном негативный смысл. Действия Меттерниха оправдываются либо военной необходимостью, либо политической конкуренцией других держав, преследующих свои эгоистические цели. В результате эти действия приносили горькие плоды. Србик порицает Меттерниха за дефицит национального самосознания, отсутствие любви к народу и делает вывод, что главной ошибкой (не преступлением, однако) Меттерниха явился его отказ принять идею восстановления рейха, реализация которой была продиктована не только практической необходимостью, но также австрийской политической разобщенностью, приверженностью к либерализму и немецкой национальной идее. Если бы Меттерних отнесся к восстановлению рейха всерьез, утверждает Србик, он мог бы даже заручиться поддержкой России.

Таким образом, образ «нового Меттерниха», запущенный в 1925 году, в сущности, новым не был. Политика австрийского министра в отношении Германии преподносилась как курс, определяемый идеологическими соображениями. Они, дескать, требовали от Меттерниха противодействия либерализму и национализму, отпора Пруссии, которая, преследуя свои цели, смыкалась в некоторой степени с революционерами. Консерватизм Меттерниха был подогнан, конечно, под определенный уровень так, чтобы он воплощал некое цельное миросозерцание, отражающее идею сбалансированного европейского порядка. Тем не менее этот просвещенный ум сопротивлялся переменам, стремился задушить революцию и выражал примат идеологии над внешней политикой.

Недостаток этой обширной литературы, посвященной «великому сеньору», состоит в относительном игнорировании периода до «войны за освобождение», в частности времени, когда Меттерних еще не стал министром иностранных дел в 1809 году. Поэтому в настоящем исследовании мы взяли на себя труд трактовки проблем Меттерниха такими, какими он их унаследовал, а не такими, какими они представлялись потомству. Что из этого вышло?

Во-первых, тщетно искать в молодом Меттернихе последовательную идеологическую ориентацию, по крайней мере в смысле ее связи с внешней политикой. Некоторая озабоченность, граничащая с безразличием, с которой он отнесся к революции, быстро уступила место определенному цинизму, а затем и духу компромисса, обнаружившемуся на конференции в Раштатте. С этих пор и до заключения Прессбургского мира в декабре 1805 года он уже рассматривал наполеоновскую Францию с рациональной точки зрения, считал мир в Европе на основе равновесия сил возможным, а борьбу с Наполеоном состязанием в рамках общепризнанных правил искусства управления государством. В самом деле, он принял назначение в Берлин с искренним воодушевлением и погрузился в активную деятельность с целью переиграть корсиканца дипломатическими средствами. Затем, после подписания Прессбургского договора и образования Рейнского союза, Наполеон зашел в своем властолюбии так далеко, что развязывал войны против государств столь же безрассудно, как Робеспьер, по выражению Меттерниха, против дворцов. В дальнейшем логику поведения диктовала обстановка. В связи с событиями в Испании Меттерних с энтузиазмом занялся подготовкой народной войны против Наполеона – войны с участием массовых армий, апелляциями к национальным чувствам и ожесточенными пропагандистскими кампаниями, войны, соратниками Меттерниха в которой были такие люди, как Штадион, Штейн, Клейст, Арндт и другие выдающиеся деятели движения освобождения.

Очевидно, что 1809 год ознаменовал поворот в карьере Меттерниха. Но в каком направлении произошел этот поворот? Стал ли молодой дипломат, расставшийся с иллюзиями и обремененный должностными обязанностями, реакционером? Все было не так просто, и здесь кроется благодатная возможность получить еще одну выгоду от вдумчивого анализа периода до 1809 года. Она состоит в постижении подлинной сути общественного движения, которое поддерживал Меттерних в 1809 году и которое он отверг в 1813 году. Потому что теперь должно быть ясно, что, несмотря на участие в этом движении некоторых действительно революционных элементов из числа интеллектуалов, студентов-добровольцев и прусских офицеров, в целом движение преследовало реставрационные цели. После дотошного отслеживания шаг за шагом процесса ликвидации рейха и борьбы аристократов, ставших жертвами аннексий, против централистской, уравнительной политики периода Рейнского союза трудно было не сделать вывода, что если падение