— Что я сижу, — вдруг очень серьёзно сказал он. — Вы ужезамёрзли. И есть, наверное, хотите?

— Угадал.

— Пойдёмте. — Тиль вскочил и схватил меня за руку нарочитонебрежным движением. — Быстрее! Спрячетесь у нас в комнате.

— А как пройдём часового? — полюбопытствовал я.

Тиль заулыбался.

— Дежурный — Фаль. Он не скажет. Думаете, как я сюда ночьюпрошёл?

— Телекамеры. Тиль, мальчик, весь интернат проглядывается.

— Мы знаем, — гордо сказал Тиль. — Только у нас сейчас нетпостоянного Наставника. У нас был, очень, очень хороший! Наставник Пер. Толькоон уехал, и его пока не заменили…

Точно.

Они ещё не нашли Пера!

И странно — я опять не ощутил раскаяния. Наоборот —гордость. За то, что в образе Пера ухитрился за час заслужить такую репутацию.

— А временные Наставники, они так, изредка поглядывают… унас всё продумано, чтобы не смотрели, когда мы не хотим. Честное слово! Васникто не увидит!

Я слишком устал, чтобы не верить его словам. Да ивцепившийся в меня Тиль явно не собирался уходить один.

— Ладно. Уговорил.

— Только быстрее, — повторил Тиль. — Скоро Фаля сменят, надоуспеть проскочить…

Я постоял под душем, с наслаждением ощущая по-настоящемугорячую воду. Хорошо бы ванну принять, но чего не предусмотрено — того непредусмотрено. Только поддон на полу. В жилище Ника такого аскетизма не было.Наверное, детям вредно принимать ванну?

На маленькой полочке лежали четыре одинаковых куска мыла ичетыре флакона шампуня. Жидкость в каждом была израсходована до одинаковогоуровня. Я представил себе Тиля, тщательно отмеряющего положенный колпачокшампуня, и покачал головой.

Свою одежду — прошедшую со мной все испытания ещё с планетызелёных экологов — я забросил в люк стиральной машины. Ример, кстати, обходилсябез неё. Видимо, считается, что взрослые относятся к одежде аккуратнее и вчастой стирке не нуждаются…

Через полчаса я был вполне благопристоен и уже никак непоходил на подземного духа. Одежда, несмотря на подозрительное громыханиестирального агрегата, выстиралась и почти высохла. Перебросив Зерно в левуюруку, я оделся. Зерно, конечно, мешало. Но выпустить его я не мог.

Ну прими же ты решение, Ник Ример!

Отдай свой мир Тени — или отпусти меня!

Ник молчал.

Вздохнув, я пригладил волосы и вышел из санитарного блока.

Комната, где жили самые трудные воспитанники интерната«Белое море», понравилась мне ещё при первом визите, в обличье Наставника Пера.Весь этот средневековый антураж, старательно воссозданный четырьмя пацанами:«соломенный» ковёр на полу; светильники со старательно спрятанными лампочками;вязаная штора на окне; стол и кровати из грубого дерева…

Вся четвёрка сейчас сидела на одной кровати, ожидая меня.Фаль вернулся с дежурства, и его уже, видно, ввели в ситуацию. Действительно,невозмутимый мальчик. Когда мы с Тилем выходили из оранжерейного купола, ондаже глазом не моргнул. Покосился на Тиля, приложившего палец к губам, иуставился на противоположную стену…

— Всё в порядке, — сказал кудрявый светленький мальчик. — Унас есть старые записи системы надзора. Такие, где мы спим… Они сейчас итранслируются. Если кто-то решит посмотреть, то ничего не заподозрит.

— Спасибо, Грик. Я верю.

Усевшись на полу, я выжидающе посмотрел на детей. Ну,спрашивайте.

Ребята переглянулись.

— Откуда вы нас знаете? — спросил Грик.

— Мы уже знакомились, мальчики. Неделю назад.

Недоумённые взгляды.

— Мы говорили о принятии решения. О том, что порой судьбамира зависит от одного человека…

— Наставник Пер? — вдруг спросил Тиль. — Это вы, Наставник?

— Не верю! — резко сказал Грик. — Нет!

— А я верю! — Тиль соскочил с кровати, метнулся ко мне ипристроился рядом, схватившись за руку. — Вот!

Он просто на ласку напрашивался. Для него не имело значения,вру я или говорю правду, лишь бы можно было считать меня Наставником… Япотрепал его по голове свободной рукой, в которой не было Зерна, и сказал:

— Ребята, давайте я с вами посоветуюсь. Больше вроде не скем. Да и… в конце концов — вам жить. Это ваш мир. Я сам не вправе…

— Рассказывайте, — согласился Фаль. — Наверное, это будеточень интересно.

Он тоже соскользнул с кровати и лёг на пол. И не рядом со мной,и не в стороне. Грик и Лаки остались сидеть, даже подвинулись друг к другу. Нувот, нормальное разделение группы при нестандартной ситуации.

— Только вы меня не перебивайте, — попросил я. — Мне и такбудет трудно. Выслушайте, а потом спросите, если что-то непонятно.

Кивнули все. Даже двое скептиков.

— Я человек. Но человек с другой планеты. Мы менее развиты втехническом отношении, но тоже летаем в космос…

Я рассказывал как можно короче, как можно суше. Нельзя жепревращать рассказ в лекцию на всю ночь. А сказать надо было так много… ПроЗемлю, где до сих пор, в каком-то смысле, их любимая Крепостная Эра — пусть мыи научились летать между звёзд. Про Конклав, сковавший сотни цивилизацийнеумолимыми законами. Не со зла, конечно… скорее из жестокой необходимости. Прото, что появление Геометров в нашем космосе породило у Слабых рас надежду — ия, в обличье погибшего регрессора Ника Римера, отправился на разведку…

Они поверили не сразу. Я видел, как медленно меняются ихлица, как по ним пробегают то удивление, то восторг от моей фантазии, топотрясённое понимание, что сказанное — правда. Может быть, мне помогла ихдетская доверчивость. Может быть, они почувствовали, что я не умею врать. Лакислез с кровати и сел рядом. Последним сдался Грик. Зато сдался бесповоротно —сел рядом и обнял меня за плечи. Прошептал, легко переходя на «ты»:

— Мы тебе поможем, регрессор Пётр! Вы будете нашимидрузьями! И Конклав мы тоже научим быть друзьями!

Он уже чувствовал себя не маленьким мальчиком, живущим поднеусыпным присмотром, а отважным регрессором…

Я не стал спорить. Я начал рассказывать про то, каким увиделих мир. Вначале — глазами Ника Римера, лишённого памяти. Потом — как человекПётр Хрумов.

Ребята задёргались.

Наверное, я был жесток. Но если болезнь запущена, топриходится обращаться к хирургу.