— Тюрьмы и концентрационные лагеря — они у нас тоже были.Даже сейчас… есть. Только санаториями мы их не называем.

— А что же делать, если человек болен? Если он злой? Если онмешает другим, если может убить! Мы же не маленькие, мы знаем, что всякоебывает! — крикнул Тиль, заглядывая мне в глаза.

— Не называть это болезнью, — просто ответил я.

Я рассказал про Гибких Друзей, с одинаковой охоткойпожирающих рыбу и людей. Десятком фраз я разнёс в пыль всё то розовое зданиеДружбы, что старательно возводили Наставники. И понял, что с этим поразавязывать. У Тиля снова были мокрыми глаза, у невозмутимого Фаля дёргалосьвеко.

Не хирург я. Мне самому больно.

Я перешёл на Тень. Не стал говорить про предательство своихдрузей — это только наше дело, в конце-то концов. Рассказал про бесконечныецепи миров — миров, занятых войной, миров, занятых любовью, миров, занятыхземледелием… ковырянием в носу… переливанием из пустого в порожнее… постижениемнепостижимой истины…

— Всё что угодно? — спросил Грик.

— Да.

— А если того, чего я хочу, нигде нет?

Это, похоже, был не совсем абстрактный вопрос. И я ответилна него как можно убежденнее:

— Найдётся что-то очень близкое. Ну… или найдётся пустоймир. Для тебя одного.

— Для меня одного — не хочу… — мрачно ответил Грик. — Нотогда получается, что Тень — это вовсе не плохо?

— И не хорошо, и не плохо. Это… — Я вдруг нашёл нужныйобраз. — Это словно фильтр. Как в вашем водоводе. Только там он для мусора, а вмирах Тени Врата служат фильтром для людей. Сразу видно, кто чего стоит. Комучто нужно. Отсеивает, разбрасывает — кого на войну, в кровавую баню… причёмкаждого — на правую сторону. Кого стихи сочинять под звёздным небом, пока ненадоест. Беспощадный фильтр, ребята. Такой пройти не каждому по силам. Можетбыть, человек и справился бы с собой, не превратился ни в тирана, ни в подлеца.Только Тень — она любому рада помочь. У неё-то как раз никакой этики нет и небыло никогда…

Я протянул руку перед собой. И разжал ладонь, хотя маленькийзверёк внутри меня вопил, что выпускать Зерно из рук нельзя…

Огненный шарик упал на пол. Спрятался между «соломенными»ворсинками ковра.

— Это — Врата. Мне их дали… или не мне, а Нику Римеру.Наверное, Римеру, потому что он заставил привезти Зерно сюда. Вот только я незнаю, что с ним делать.

— А как заставить его расти?

Это Грик. У него самый деловой подход.

— Не знаю. Но думаю, что пойму, если понадобится. Тольковначале надо решить.

Лишь теперь они поняли, чего я от них хочу.

— Где-то там, в Ядре, под небом, горящим от звёзд…

— Я помню, — сказал вдруг Тиль. — Да мы все помним. Родинапятью этапами перемещалась, на первом ещё небо не изменилось…

— А вот и неправда, изменилось, — оборвал его Грик. — Тытогда ещё под стол пешком ходил, а мне уже десять лет было, я помню!

Десять их лет — пять наших. Геометры двигали свою системупочти семь настоящих лет, это им не скаут… Я дождался, пока мальчишки сбросилинапряжение в этом смешном споре, и продолжил:

— Под небом, горящим от звёзд, в Ядре Галактики есть такаяпланета… не знаю я, как она называется. Только это ведь совсем не важно, какоеимя дать своей Земле. А если всё же кто-нибудь спросит… — я усмехнулся, — томожете сказать, что она имеет номер В-642. И если он не улыбнётся в ответ, томожно с ним больше не разговаривать.

Они слушали. Внимательно, как откровение. Впрочем, я и хотелего им дать.

— На этой планете много лесов, рек и гор. Ещё я сильноподозреваю, что там есть моря. И даже догадываюсь, что там найдётся несколькопустынь и ледников. Такая вот планета… ничего особенного, конечно… Кстати, всематерики на ней — совершенно неправильной формы, дома не похожи друг на друга,и никто не догадается подстричь траву перед домом…

Они слушали. Действительно слушали. Куда внимательнее, чемкогда я говорил о звёздных войнах, Хрустальном Альянсе и людях, превратившихсяв чистый разум.

Ник Ример, а ты слышишь меня?

Ломаный-переломанный, преданный и забытый, лучший регрессорГеометров, вернувшийся всё-таки на свою Родину.

Ты слышишь?

— Там стоит дом. Тоже ничего особенного. Большой, правда.Трёхэтажный каменный дом, а живут в нём всего три человека. Семья. Папа, мама исын. И у каждого свои проблемы. Мужчина, Кэлос, боится перестать бытьчеловеком. Он знает, что впереди бесконечный путь… и очень, очень боитсяступить на него. Вот уж странная беда — бояться самого себя. Наверное, онслишком привык отвечать за других и принимать трудные решения. Такое тожебывает.

Может быть, Ример меня и не слышит. А вот эти мальчишки —да. Ещё как.

— Ещё там живёт Рада. Красивая молодая женщина. Она оченьлюбит Кэлоса. И боится, что тот уйдёт вперёд… и придётся идти следом. Она-тоникуда уходить не хочет. Ей нравится быть человеком — но в Тени как-то дажестыдно в этом признаваться.

— Глупые, — решил Лаки. Он тоже решился вступить в разговор.— Глупые, правда?

— Усталые, — поправил я. — Это со всяким бывает. А ещё у нихесть сын по имени Дари. Чуть помладше вас. Вот с ним и впрямь проблема. Толькотут объяснить очень трудно, это надо самому увидеть и понять. Такая вотпланета…

Я смотрел на них и улыбался.

— Думаю, если однажды к их дому подойдут четыре пацана…храбрых, но немного растерянных… они вовсе не расстроятся. Может быть, дажеочень обрадуются.

Конечно, я скотина.

Самая натуральная.

Я вымогаю ответ, который желаю услышать. Обещаю несчастныммальчишкам не то, что с ними может случиться, шагни они во Врата, а то, о чёмони мечтают. Маму, папу и дом.

Но ведь Тень — это когда случается всё, что хочешь? Верно?

— А ты туда вернёшься, Пётр? — тихо спросил Тиль.

— Со временем. Мне надо пожать руку Кэлосу. И сказать, как яему благодарен. Да и вообще не прочь там погостить…

Якорь. Я забрасываю якорь. Тяну нити между мирами. Тку новуюреальность — не только для «трудной группы» в интернате Геометров, а ещё и дляКэлоса, для себя самого, для всех, кто пройдёт Вратами.

В христианской религии есть такое понятие — духовное время.Если препарировать термин и перевести на научный язык — то это время, неимеющее направления. И принцип причинности в нём действует совершенно непривычнымобразом.