– Да что ты!

– Да. Все именно так и было. Мы летели, вовсе недержась, кто же из нас первым упадет? – частит соплячка. – Мнекажется, мы крепко влипли, мне кажется, потухло солнце, прости меня, моялюбовь, домой – слишком рано и пусто, с тобой – слишком поздно и грустно, яразошлю открытки светлым мне знакомым, я их по запахам узнаю по влюбленным,катились звезды, прожигая в небе дыры, с ума сходили перекрестки, не бери себев голову, Катюха, не бери, прогоняй ностальгию мимо дыма в потолок, кромесчастья есть зима, простуды, просто невезенье, в воскресенье ты же будешьулыбаться и казаться, между прочим, лучше всех…

Но уж никак не лучше Анны Брейнсдофер-Пайпер, гы-гы,бу-га-га, нахх!..

– …выбирай себе же сны и настроенья, ты говоришь, чтострашно, – я смеюсь, есть у меня один секрет, покатаемся по городу, отвезименя, пожалуйста, к мосту, – ближе, ближе, здесь я дышу, давай выпьем,прямо здесь и сейчас, мое сознанье несется ракетой в сторону солнца, меня не стоитбояться, в меня не стоит влюбляться, ты очень милый парень, но таких, как я,больше нету, давай договоримся – будь со мной, смотри, я тебе покажу чудеса,какая безумная пара, будь со мной, ТВОЙ АНАЛИТИК ПРОСТО БЛЯДЬ!..

Ла-ла-ла. Ла-ла.

Я попался. Откровения соплячки не стоят и выеденного яйца,но я попался. К.тому же это чужие откровения, и я даже знаю чьи. Той,физиономия которой глазеет на меня со всех постеров. Чем была бы заполненажизнь соплячки, не существуй в природе этих откровений? Чтобы пристроиться им вхвост – много ума не надо. Чтобы свистнуть чужой паспорт, нужна известнаяловкость, но никак не ум. Ненависть к Анне – другое дело, она совсем не такаяплоская, как лоб Лягушонка, как ее грудь. Ненавидеть мать только потому, чтоона лучше, что она красивее? только потому, что твои губы безнадежнопроигрывают ее губам и что все окружающие лижут ей жопу? Лизать же тощийсоплячкин зад никому и в голову не придет, даже «ЖЖ»-феминистки под этим неподпишутся. Так думаю я. Но не исключено, что я ошибаюсь, эй-эй, безумный Макс,твой аналитик просто блядь!..

– Я впечатлен, – говорю я соплячке.

– Что, в натуре?

– Ага. По самые помидоры. Я могу воспользоватьсяванной?..

…Всю жизнь мечтал поваляться в джакузи.

Ванная в доме соплячки и Анны Брейнсдофер-Пайпер занимаетгораздо большую площадь, чем ванная в доме Август, но всяких примочек,притирок, гелей для душа, пенок и шампуней примерно столько же. На вешалке(притараненной прямиком из «IKEA», откуда же еще!) висят два махровых халата,белый мужской и розовый женский: белый – с вышитыми якорями, розовый – свышитыми гиацинтами, стерильно-мудаковатый прикид взрослых. Есть и еще нечто,напоминающее хламиду, – неопределенного цвета. Это, надо полагать, банныерадости соплячки. Конфликт поколений налицо, вот только непонятно, почемуродители терпят вопиющую неаккуратность соплячки.

Она – настоящая неряха. Неподдельная грязнуля.

Вода в джакузи приобрела красноватый оттенок, но я не особозаморачиваюсь этим: должно быть, именно так отсвечивает плитка. Ванная выложенатемно-красной плиткой, пол в ванной – темно-красным мрамором, интересно,фигурирует ли эта ванная в crimi-историях Анны? По мне так самое подходящееместо для какого-нибудь завораживающего, многослойного, многостраничногопреступления. Жертва принимает ванну, релаксирует в пахнущей камелиями воде, ив это время тихонько скрипит дверь…

Дверь и вправду скрипнула.

Я вздрагиваю.

Кот. Абсолютно лысый, ни единой шерстинки. Совсем недавно явидел точно такого же, на кухне у Марго. Но этот, в отличие от того кота, немультяшный, не рисованный – самый настоящий. Кажется, кота зовут Муки.

– Муки! – окликаю я. – Муки-Муки-Муки!..

В гробу он меня видел.

Муки обнюхивает мою одежду, сваленную на пол, подтягивает еелапой, пытается разрыть ткань.

– Эй, приятель! Если вздумаешь обоссать мне штаны, ятебя удавлю!..

Кот и ухом не ведет.

А спустя секунду, оставив в покое мои шмотки, вспрыгивает накрай ванной, садится в дальнем углу, между гелем и шампунем, как раз напротивменя. Муки, несомненно, кот, – так же, как Сонни-бой, несомненно, былкроликом. О Сонни у меня остались самые приятные воспоминания, что за тварьМуки, мне еще предстоит узнать.

– …Вы спуститесь пообедать? – слышу я голос Анны,доносящийся с первого этажа.

– Я возьму жратву наверх, – голос соплячки гораздоближе ко мне, чем голос Анны. Мне это не нравится.

– Пообедайте нормально, за столом. В твоем хлеву дажесесть негде.

Впервые Анна употребила в контексте соплячки такое крепкоесловцо, как «хлев».

– Тебе должно быть стыдно перед… перед Дэном.

– Да ладно тебе, писака! Он кидал мне палки и не втаких местах!

«Кидал палки». Я кидал ей палки. Вот как. Соплячка совсемоборзела, и приструнить ее некому. Да и хрен с ней. Даже забавно.

Соплячка просачивается в ванную минуты через три послеприхода Муки. С самым отстойным гамбургером в руках. Так же жуя чертовгамбургер, она опускает крышку унитаза и устраивается на ней. И принимаетсясмотреть на меня.

– Есть хочешь? – спрашивает она.

– Пока не умираю.

– Я могу принести.

– Не стоит.

– Писака приглашает нас на обед.

– Ты уже дала согласие?

– Еще думаю.

– Но вряд ли согласишься.

– Ну-у… Скорее нет, чем да.

– Прикольный у тебя кот.

– Не у меня. У мамахен.

Соплячка вращает глазами, уследить за ее взглядомтрудно, – кажется, он перемещается с гамбургера на кроссовки. Очевидно,нужно чем-то пожертвовать для неведомого мне сакрального акта: гамбургером?кроссовками?..

Она выбирает кроссовки. Вернее, одну кроссовку.

Быстро снимает ее с ноги и запускает в кота. Бросокприходится точно в цель, шампунь и гель для душа не задеты, но Муки!.. ПадениеМуки недалеко ушло от падения Египта, души юных фараонов, заключенные вбезволосом кошачьем теле, вопят, визжат, орут. Их точеные профили распадаютсяна части, отбитые известняковые носы летят в сторону, спеленатые диафрагмывзрываются; геометрия ступней и ладоней нарушена бесповоротно. Голос у Мукиоказывается слишком высоким, слишком резким; фальцет, да, – его можносравнить с фальцетом.

Муки орет.

Сонни-бой был молчуном, а Муки, судя по всему, любитпоорать, вряд ли он сгодится на роль слушателя. Но даже такой – орущий – котвызывает во мне больше симпатии, чем соплячка.

– Пшел вон! – припечатывает Лягушонок.