При звуках песни меня охватило ощущение беспредельной силы,и передо мной открылись безграничные возможности воплощения всех моих надежд иожиданий. И я увидел Армана, одиноко стоящего в проеме распахнутых дверейНотр-Дам. Время и пространство не более чем иллюзия. В бледном сиянии он стоялперед главным алтарем – тонкая фигурка в царственных лохмотьях, мерцающая ипостепенно тающая, – в глазах его не было ничего, кроме бесконечноготерпения. И не было больше склепа в недрах кладбища Невинных мучеников. Не былоуродливо-комического, закутанного в грязные тряпки призрака, в сиянии свечейсидевшего в библиотеке Ники, отшвыривающего от себя прочитанные наспех книги –пустые скорлупки.

Опустившись на колени, я прислонился головой к холодномузубцу каменной стены. Я видел, как постепенно растворяется в небе призрачнаялуна, но в это мгновение ее, наверное, коснулись солнечные лучи, потому что явдруг почувствовал, что она обжигает меня, и невольно закрыл глаза.

Однако я продолжал пребывать в состоянии эйфории, дажеэкстаза. Удивительный голос разрывал на части мою душу, проникал в самые тайныеее глубины, затрагивал наиболее сокровенные струны. Мне казалось, что отныне яв состоянии понять и оценить величие Законов Тьмы и для этого мне не требуетсяпоток текущей по жилам крови.

Мне хотелось снова спросить его, что ему нужно. О какомпрощении можно говорить, если совсем недавно мы были заклятыми врагами? Я хотелнапомнить ему, что он уничтожил собственных подданных и совершал злодеяния, окоторых страшно даже думать.

Но, как и прежде, я был не в силах высказать ему своиупреки, просто не находил слов. Теперь, однако, я был уверен в том, что, еслиосмелюсь хотя бы попытаться сделать это, ощущение блаженства исчезнет навсегда,а муки и страдания, которые я испытаю, не пойдут ни в какое сравнение с жаждойкрови.

По-прежнему не двигаясь, я оставался во власти странныхощущений… передо мной возникали видения, и в голову приходили мысли, вдействительности мне не принадлежавшие.

Я видел себя спускающимся в подземелье и берущим на рукибезжизненные тела тех, кого любил и кого сам превратил в чудовищ. Я видел, какнесу их вверх по лестнице и, совершенно беспомощных, оставляю на крыше поднемилосердными лучами восходящего солнца. Напрасно предупреждающе звонятколокола ада. Солнце уничтожает их, превращает в пепел.

Но разум мой с отвращением отверг эти видения, и душасодрогнулась от разочарования.

– Дитя, по-прежнему неразумное дитя… – прошепталя, испытывая боль от постигшего меня разочарования, от упущенныхвозможностей. – Как мог ты подумать, что я способен совершить что-либоподобное?

Голос постепенно отдалялся и наконец совсем затих. Меняохватило всепоглощающее чувство собственного одиночества. Мне казалось, что сменя сорваны все покровы и отныне я навсегда обречен чувствовать себя таким жеобнаженным и несчастным, как сейчас.

Где-то вдалеке я ощутил мощное содрогание, словно дух,заставлявший звучать этот голос, вынужден был свернуться тугой спиралью, какогромный язык великана.

– Какое вероломство! – воскликнул я вслух. –И какая горькая ошибка! Как смеешь ты утверждать, что испытываешь страстноежелание заполучить меня?!

Но он исчез. Пропал. И я вдруг отчаянно захотел, чтобы онвернулся обратно, даже если мне придется вступить с ним в схватку. Мнезахотелось вновь испытать ощущение всемогущества, столь яркое и великолепное.

И опять перед моими глазами возникло лицо Армана – такое,каким я увидел его в соборе Нотр-Дам, – по-детски юное и восхитительнопрекрасное, как лица святых на полотнах старого да Винчи. Меня охватилопредчувствие чего-то ужасного и при этом неизбежного.

Как только Габриэль проснулась, я увел ее подальше от Ники.Мы отыскали спокойное место в самой гуще леса, и я рассказал ей обо всем, чтопроизошло прошлой ночью, о том, что сказал мне и что предложил Арман. Смущаясь,с трудом подбирая слова, я говорил с ней о невозможности мысленного общениямежду нами и о том, каким образом я узнал, что мы не в силах что-либо изменить.

– Мы должны немедленно уехать из Парижа, – наконецпромолвил я. – Он слишком опасен для нас. А тем, кому я отдал враспоряжение свой театр, не известно ничего, кроме того, что они узнали отнего. Пусть остаются и хозяйничают в Париже, а мы, как сказала королева,отправимся по Пути Дьявола.

Я ожидал, что она рассердится и станет проклинать Армана,но, к моему удивлению, за все время моего рассказа Габриэль оставаласьсовершенно спокойной.

– Лестат, – ответила она наконец, – мы покаеще не получили ответа на многие вопросы. Я хочу знать, когда и как возниклоэто общество и что именно известно Арману о нас.

– Матушка, я предпочитаю держаться от них подальше.Меня совершенно не интересует история возникновения этой компании. Вполневозможно, что она неизвестна даже ему самому.

– Понимаю тебя, Лестат, поверь, я все хорошопонимаю, – спокойно возразила она. – Когда все необходимое будетсказано и сделано, эти существа будут интересовать меня меньше, чем ветки надеревьях в лесу или далекие звезды. Я с большим удовольствием стану изучатьнаправление ветров или рисунок прожилок на листьях…

– Вот именно.

– Но мы не должны торопиться. Сейчас для нас важнеедержаться вместе. Все вместе мы отправимся в город и потихоньку станемготовиться к отъезду. И все вместе попытаемся привести в исполнение твой план –с помощью скрипки попробуем вывести Никола из нынешнего состояния.

Мне очень хотелось расспросить ее о Ники, узнать, что стоитза его молчанием, что она сама об этом знает и думает. Но слова не шли из моеговдруг пересохшего горла. Я хорошо помнил ее чувства: «Это катастрофа, моймальчик!»

Она обняла меня и повела назад в башню.

– Мне нет нужды читать твои мысли, – говорилаона, – чтобы понять, что у тебя на сердце. Давай отвезем его в Париж.Давай попробуем найти Страдивари. – Она приподнялась на цыпочки ипоцеловала меня. – Еще до того как это случилось, мы уже шли по ПутиДьявола и очень скоро вернемся на него вновь.

Заставить Никола поехать в Париж было не труднее, чем влюбое другое место. Словно мрачный призрак, он сел на коня и поскакал рядом снами – живыми казались только его волосы и черный плащ, развевавшиеся на ветру.

Когда мы начали свою охоту на Иль-де-ля-Сите, я вдругпочувствовал, что не в силах смотреть, как он убивает свои жертвы.