Джою было интересно буквально все, и Пакстон рассказывалаему то, о чем он просил. Однако после десерта он взглянул на нее с какой-тодаже болезненной серьезностью.

— Мой папа… то есть другой папа… ну, знаешь, мой дядя…— Пакстон чуть было не рассмеялась. Он явно очень переживал, но было в этомчто-то забавное и робкое, и она знала, что Тони тоже бы сейчасрассмеялся. — Так вот, он говорит, что то, что ты сказала, не правда… Тыведь говорила, что, может быть, мой папа жив и только пропал без вести. А дядясчитает, что он наверняка погиб, а ты просто сумасшедшая.

— Наверное, так оно и есть. По правде говоря, вероятно,он прав — ив том, и в другом. — Пакстон виновато улыбнулась. — Ноправда в том, Джой, что никто ничего не знает. Это и означает «пропал безвести». Некоторые из пропавших солдат и офицеров оказываются в плену, но мы-тос тобой даже этого не знаем. Я все время навожу справки, звоню в Пентагон,когда могу, но у них нет никакой информации о твоем папе, его не оказалось и всписках взятых в плен. Но его тела ведь так и не нашли, хотя тот район, где он,возможно, погиб, прочесали очень основательно. Правда заключается в том, чтоникто ничего не знает.

Мальчику было трудно это понять и еще труднее вынести.

Как трудно было бы для всякого. Мучительно не знать, чтослучилось с близким тебе человеком.

— Так это может означать, что он все-таки жив, правда? —Джой снова с надеждой взглянул на Пакстон, но потом задумался и печальноповесил голову. — Но мой папа… мой дядя… говорит, что он наверняка погиб.Пакстон, ты думаешь, это правда?

— Нет, — ответила она, покачав головой и честнозаглянув ему в глаза. — Нет, Джой, я так не думаю.

С этими словами она взяла его руку и крепко сжала, сноваподумав о том, как этот мальчик похож на Тони.

Шел 1971 год, Пакстон очень много работала. Большую частьвремени она провела в Париже. Она все еще возлагала большие надежды на мирныепереговоры, и это отражалось на всем, что она писала для «Тайме». Но войнапродолжалась. И во Вьетнаме, в самих американских войсках нарастали мрачныенастроения. Все устали от войны. Участились случаи неповиновения офицерам, а ведьраньше это происходило крайне редко.

Да только ли неповиновение — стало известно о случаях, когдасвоим же офицерам «по ошибке» наносили ранения осколками гранат. Расовыепроблемы также оставались очень напряженными. В феврале вьетнамская армияначала операцию в Лаосе и разрушила часть Хо Чи Минх Трайл.

Однако по-прежнему, где бы ни оказывалась Пакстон, в какуюбы службу ни обращалась, нигде не получала никаких вестей о Тони.

В марте Пакстон вернулась обратно в Штаты, чтобыприсутствовать на окончании судебного процесса над Келли. Он был признанвиновным. В Вашингтоне она стала свидетелем огромной антивоенной демонстрациивьетнамских ветеранов, некоторые бросали свои медали к подножию Капитолия. Онанаписала об этом в «Тайме», а затем снова вылетела в Париж.

В июне Даниэль Элсберг опубликовал «Документы Пентагона». Виюле, когда Никсон объявил о поездке Киссинджера в Китай, и в октябре 1971года, когда Тхиеу был переизбран президентом Южного Вьетнама, она все ещеработала на переговорах в Париже. Наконец в декабре Пакстон с радостьюотправила репортаж о том, что численность американских войск во Вьетнамесокращена до ста сорока тысяч человек, другими словами, там осталось не болеетрети того количества, что было полтора года назад. Однако во все эти полторагода она так и не узнала ровно ничего о судьбе Тони Кампобелло. Все былоочевидно.

Если бы его взяли в плен или если бы он прятался где-тораненый, об этом, конечно, давно бы стало известно. Пакстон больше не имелаправа поддерживать в Джое надежду. И все же, когда раз в несколько месяцев ониразговаривали по телефону и он снова спрашивал ее об этом, она неизменноговорила ему то, что чувствовала — что его папа жив, только неизвестно, где он.

К тому времени ему уже исполнилось десять, и он лучше всепонимал. Как-то она рассказала ему о своем отце, и это их еще больше сблизило —ведь оба они выросли без отца.

К концу 1971 года жизнь Пакстон стала и интересной, истранной. Ей исполнилось двадцать пять, она была очень красива, и многие вПариже заглядывались на нее. Но она чувствовала себя так, как будто часть еесамой перестала существовать, а может быть, ее никогда и не было. От ее душикак будто отрезали большой кусок. Пакстон жила исключительно ради работы ималенького мальчика из Грейт-Нэк, которого полюбила. Он стал ее единственнойпривязанностью. Остальное ушло в воспоминания и в снимки на столе. Питер… Билл…Ральф… Франс… ан… и, конечно. Тони. Портреты людей, которых она любила ипотеряла в стране, куда она никогда не вернется, но по которой, как ни странно,она все еще тосковала. Пакстон тосковала по минувшему, по этим людям и по себесамой, такой, какой она сама была когда-то, когда эти люди окружали ее. И всеже ей удавалось успешно работать. Она пользовалась большим уважением, к еемнению прислушивались. И как ни удивительно, она была довольна. Несчастлива, ноудовлетворена. И ей все еще не хватало его. И она все еще носила его рубиновоекольцо.

В начале 1972 года Пакстон с болью узнала о том, какиеужасные разрушения потерпел Вьетнам. Мирные переговоры закончились ничем, а ужев марте танки северо-вьетнамской армии пересекли демилитаризованную зону иначали наступление на юг по первой главной магистрали, наводя ужас и панику. Кмаю первая магистраль заполнилась солдатами и беженцами. Южновьетнамская армияявно не выдерживала сравнения с северными войсками. Постоянно гибли мирныежители, сжигали детей, убивали женщин. Фотографии, которые теперь видела она икоторые видел весь мир, особенно те, которые печатали в «Тайме», были поистинеледенящими кровь.

Вторая волна наступления опустошила Центральнуювозвышенность — результаты были те же, что и на севере. Страну заполнилиголодные и бездомные люди. Американцы пытались отбросить противника, стараясьперевести военные действия в сторону южновьетнамской армии, но потерпелинеудачу.

Третье наступление произошло в апреле близ границы сКамбоджей, к северу от Сайгона. Пакстон разрыдалась, читая репортажи«Ассошиэйтед Пресс». Три тысячи вьетнамских войск осадили Энлок и занялипровинцию.

Стало ясно, каким воздушным замком оказалась «вьетнамизация»Вьетнама, которая дорого обошлась всем и в которую уже никто не верил.

К середине апреля Никсон разрешил бомбардировки областейблиз Хайона и Ханоя, и впервые за два года Пакстон обрадовалась, что она сейчасне во Вьетнаме. Было непонятно, останется ли там вообще кто-нибудь в живых. Ейсовершенно не хотелось становиться свидетельницей настоящей резни. Она большемогла сделать здесь, в Париже. На самом деле, помимо всего прочего, Пакстонбеспокоило, что случится с Тони, если он взят в плен или скрывается где-то вджунглях. Во время наступлений северо-вьетнамской армии американским пленнымприходилось очень плохо. Но Пакстон все еще, хотя прошло уже два года,продолжала лелеять надежду, что где-то там, далеко, он все же был среди них.Единственным, что отвлекло ее от Вьетнама после падения в мае Куангтри,оказался арест некой пятерки, ворвавшейся в здание Уотергейт вВашингтоне, — это произошло в июне. Об этом заговорил весь мир, и, хотяПакстон все еще была в Париже, она написала об Уотергейте интересный материал,который опубликовали в «Тайме» и который снискал ей немало лестных отзывов.Постепенно Пакстон Эндрюз становилась знаменитой, но на эту сторону своей жизниона обращала очень мало внимания. Пакстон любила свою работу, но малозаботилась об успехе, который эта работа ей приносила Смысл ее жизни заключалсяв том, чтобы информировать, прорываться сквозь дебри лжи с мечом истины в руке,что она и делала, и ее друзья-журналисты дразнили ее и называли фанатиком. НоПакстон никогда не стремилась во что бы то ни стало стать известной. И хотя ейдоставлял удовольствие тот факт, что Киссинджер, Никсон, а с ними и виднейшиежурналисты во всем мире были высокого о ней мнения, все же это не казалось ейособенно важным Важнее для нее оказывалось другое: ее статьи что-то меняли вэтом мире.