Пока никто не сказал о ней ни слова: десять наших монахов,млея в экстазе от стольких прелестей, могли лишь любоваться ими. Власть красотыне может не вызывать уважения, самый закоренелый негодяй невольно возводит ее всвоего рода культ, низвергая который, всегда испытывает угрызения совести, номонстры, о коих здесь идет речь, недолго пребывали в смятении перед такимчудом.

— Пойдем, черт тебя возьми, — грубо сказалнастоятель, притягивая ее к своему креслу, — дай-ка нам взглянуть, так лихорошо все остальное, как твоя мордашка, которую природа столь щедро одарила.

Красавица смешалась, покраснела и пыталась вырваться, иСеверино схватил ее за талию.

— Пойми же, сучка, — прикрикнул он, — что тыздесь уже не госпожа, что твоя участь — повиноваться; иди сюда и оголисьпоскорее!

И распутник сунул одну руку ей под юбки, крепко держа еедругой. Подошедший Клемент поднял до пояса одежды Октавии и продемонстрировалвсем самый свежий, самый белоснежный, самый круглый зад на свете, увидетькоторый так долго жаждала вся развратная братия. Все подступили ближе, всеокружили этот трон сладострастия, все осыпали его восторженными словами и сталитолкаться, чтобы ощупать его и потискать, сойдясь, в конце концов, на том, чтоникогда не видели они ничего столь прекрасного и безупречного.

Между тем скромная Октавия, не привыкшая к подобномуобращению, ударилась в слезы и стала вырываться.

— Раздевайся, разрази тебя гром! — заоралАнтонин. — Нельзя же оценить девчонку, прикрытую тряпками.

Все бросились помогать Северино: один сорвал шейный платок,другой юбку; теперь Октавия напоминала молодую лань, окруженную сворой собак: водно мгновение ее бросающие в озноб прелести раскрылись перед глазами всехсобравшихся в зале. Конечно же, никогда свет не видел великолепия болеетрогательного, форм более совершенных. О святое небо, какой красоте, какойсвежести, какой невинности и нежности предстояло стать добычей этих чудовищ!Сгоравшая от стыда Октавия не знала, куда спрятать свое тело, со всех сторон еепожирали похотливые взгляды, со всех сторон тянулись к ней грязные руки. Кругсомкнулся, она оказалась в центре, возле каждого монаха находились четыреженщины, возбуждавшие его различными способами. Октавия представала передкаждым; Антонин не мог более сдерживаться, ему ласкали седалище, одной рукой онстискивал ягодицы Жюстины, другой теребил влагалище весталки. Он поцеловалОктавию в губы и схватил рукой вагину новенькой. Жест был настолько грубый, чтодевушка закричала. Тогда Антонин стиснул ее прелести еще сильнее, и его семябрызнуло неожиданно и вопреки его желанию: его проглотила стоявшая на коленяхочаровательная наложница.

Октавия перешла к Жерому: ему кололи иглой ягодицы, еговозбуждали две красивые девушки — одна спереди, другая сзади, — ачетвертая, не старше шестнадцати лет, испускала ему в рот утробные звуки.

— Какая белизна, какая прелесть! — бормотал он,ощупывая Октавию. — О дивное дитя! Какой прекрасный зад!

Он тут же сравнил его с тем, который выдыхал ему в нос —один из самых красивых в серале.

— М-да, — проговорил он, — я даже не знаю…

Потом, прильнув губами к прелестям, на которые пал еговыбор, вскричал:

— Яблоко получишь ты, Октавия, оно принадлежит толькотебе… Дай мне вкусить драгоценный плод этого возлюбленного дерева моей души… О!Да, да, испражняйтесь обе, и я навсегда буду считать первой красавицей ту, ктосделает это раньше.

Октавия смешалась и не смогла выполнить такое требование, чтообъяснялось ее невинностью; ее соперница сделала как надо; Жером мигомвозбудился, больно покусал ягодицы Октавии, и новенькая перешла к следующиммерзостям.

Амбруаз сношал в зад пятнадцатилетнюю девственницу, в ротему испражнялись, он теребил руками две задницы; когда приблизилась Октавия, ондаже не изменил позу.

— Дай мне свой язык, шлюха! — приказал он ей. Иего рот, испачканный испражнениями, осмелился коснуться уст самой Гебы.

— О дьявольщина! — вскричал он, укусив этот свежийблагоуханный язычок. — Я так и знал, что эта сучка явилась сюда, чтобывыдавить из меня сперму!

И злодей, продолжая богохульствовать, вторгся в прекрасныйзад, сразу пробив брешь.

Настал черед наставника; он восседал на груди прелестнойвосемнадцатилетней девушки, которая лизала ему бока и которой он щипалвлагалище, две задницы пускали газы ему под нос, четвертая женщина, юная ипрекрасная как божий день, пощипывала ему яички и возбуждала рукой член.Развратник схватил Октавию, двадцать хлестких ударов обрушились на ее ягодицы,и обход продолжался.

Юная дебютантка приблизилась к Сильвестру. Этот распутникоблизывал три представленных ему вагины, его сосала четвертая женщина;несравненное влагалище Октавии нависло над теми, которые обрабатывал его язык,и, будто взбесившись, монах, теряя сперму, оставил кровавый след зубов на лобкеОктавии, едва прикрытом нежным пушком.

Клемент содомировал двенадцатилетнюю девочку, похожую наагнца, которую заставлял рыдать его громадный орган; кроме того, ему щипалиягодицы и испражнялись под нос.

— Клянусь всеми задами в мире! — рычал он. —Нет прекраснее картины, чем добродетель рядом с пороком!

Он, как сумасшедший, накинулся на красивейшие ягодицы,которые по его приказу подставила ему Октавия.

— Испражняйся, или я тебя укушу.

Дрожащая Октавия поняла, что единственный выход для неезаключается в повиновении, но и беспрекословная покорность не избавила ее откары, которой ей пригрозили, и, несмотря на свежие аккуратные экскременты, ееизящные прелестные ягодицы были жестоко и до крови искусаны.

— Теперь, — провозгласил Северино, — времязаняться более серьезными вещами; я, например, так и не сбросил сперму ипредупреждаю вас, господа, что ждать более не намерен.

Он овладел несчастной дебютанткой и уложил ее на софу лицомвниз. Не полагаясь еще на свои силы, он призвал на помощь Клемента; Октавияплакала и молила о пощаде, ее не слушали; адский огонь горел в глазахбезбожного монаха, прекрасное и нежное тело целиком было в его власти, и онжадно оглядел его, готовясь ударить наверняка и без всяких подготовительныхцеремоний: разве можно сорвать розы, расцветшие таким пышным цветом, еслизаботиться о том, чтобы убрать шипы? Для услады глаз распутник избрал ягодицыЖюстины.

— Таким образом, — объяснил он, — я будунаслаждаться двумя самыми красивыми задницами в зале.

Как бы ни была велика разница между добычей и охотником,дело не обошлось без борьбы. О победе возвестил пронзительный крик, но ничто немогло умилостивить победителя: чем больше жертва молила, тем сильнее становилсянатиск, и, несмотря на отчаянное сопротивление, кол монаха вошел в телонесчастной по самые яички.

— Никогда еще победа не доставалась мне с такимтрудом, — сказал Северино, поднимаясь. — Сначала я подумал, чтопридется отступить перед воротами. Зато какой узкий проход! Сколько в нем жара!Сильвестр, — продолжал настоятель, — кажется, ты сегодня дежурныйрегент?