— Да.

— Выдай Жюстине четыреста ударов кнутом: она не пустилагазы, когда я потребовал.

— А я напомню Октавии о ее принадлежности к полу,которым ты пренебрег, — заявил Антонин, овладевая девушкой, котораяоставалась в прежней позе, — в крепости будет еще одна брешь.

В следующий момент Октавия потеряла невинность, и раздалисьновые крики восторга.

— Слава Богу, — сказал бесчестный монах, — ато я сомневался в успехе, когда не услышал стонов этой девки, но мой триумфнесомненен, потому что есть и кровь и слезы.

— В самом деле, — подхватил Клемент, беря в рукудевятихвостую плеть, — ну и я не буду менять эту благородную позу: ужочень она меня волнует.

Октавию держали две девушки: одна, оседлав ее поясницу,представила взору экзекутора прекраснейший зад, вторая, устроившись немногосбоку, сделала то же самое.

Клемент оглядел композицию и провел ладонью по телу жертвы,она вздрогнула, взмолилась, но не смягчила злодея.

— Ах ты, разрази меня на месте! — все сильнеевозбуждался монах, которого уже обрабатывали розгами две девицы, пока оносматривал алтарь, готовясь обрушить на него свою ярость. — Ах, друзьямои, ну как не выпороть ученицу, которая нахально показывает нам такуюпрелестную жопку!

В воздухе тотчас раздался свист плети и глухой звук ударов,сыпавшихся на оба зада, к ним примешивались крики Октавии, которым вторилибогохульные ругательства монаха. Какая это была сцена для распутников,наслаждавшихся среди тринадцати дев сотнями разных мерзких утех! Ониаплодировали, подбадривая своего собрата. Тем временем кожа Октавии меняла свойцвет, яркий румянец примешивался к ослепительно лилейной белизне, но то, что накороткое время, быть может, позабавило бы Амура, если бы жертвоприношениемруководила умеренность, становится преступлением против всех законов, когдадело доходит до крайностей. Эта мысль, которая, разумеется пришла в головуКлементу, дала новый толчок его коварной похоти: чем громче стонала юнаяученица, тем суровее становился наставник, и скоро все ее тело от поясницы доколен имело жалкий вид, только тогда наперсницы выжали из него сперму иокропили ею окровавленные остатки этих жестоких утех.

— Я не буду так строг, — сказал Жером, принимая измученнуюпрелестницу в свои руки и пристраиваясь к ее коралловым устам. — Вот вэтот храм я принесу жертву, в этот восхитительный ротик…

Однако мы умолкаем: представьте себе мерзкую рептилию,оскверняющую розу, и вы получите полную картину происходящего.

— Что до меня, то я предпочитаю влагалище, —сказал Сильвестр, поднимая вверх бедра девушки и усаживая ее на диван. — Яжелаю, чтобы этот своенравный орган пронзил ей все потроха, я люблю розу, когдаона только что сорвана, меня волнует этот беспорядок гораздо больше, чемнетронутые цветы.

Две юные вагины с готовностью подставились под его поцелуи,он захотел, чтобы они мочились на лицо его жертвы, а двенадцатилетняя девочкаколола ей ягодицы булавкой, отчего тело Октавии дергалось навстречу еготолчкам. Его охватил экстаз, распутник пришел в ярость и сбросил в невинноевлагалище самой прекрасной и самой кроткой из дев грязную сперму, котораякогда-либо созревала в гульфике монаха.

— Ну а я прочищу ей жопку, — заявилАнтонин, — но пусть она останется в той же позе. Пусть мне почешут спинурозгами, впрочем, и этого, пожалуй, недостаточно: окружите меня задницами,умоляю вас, иначе…

В момент извержения распутник с такой силой бил жертву полицу, что из обеих ее ноздрей брызнула кровь, а девушку взяли из его рук вбесчувственном состоянии.

После этого монахи сели за стол; никогда еще трапеза не былатакой веселой и не сопровождалась такими изощренными оргиями; все женщины былиобнаженные, все ласкали, лобзали, сосали и покусывали уставшие мужские тела,когда Северино, заметив, что буйные головы собратьев начинают кружиться сверхмеры и что предполагаемая цель наслаждений скорее отдаляется, чем приближается,предложил, чтобы умерить всеобщий пыл, просить Жерома рассказать историю своейжизни, что он обещал сделать давным-давно.

— С удовольствием, — отозвался монах, который,сидя рядом с очнувшейся дебютанткой, уже четверть часа обсасывал ейязык, — это задержит извержение, а то я скоро уже не смогу держать шлюзына запоре. Итак, приготовьтесь, друзья мои, выслушать один из самыхнепристойных рассказов, какие когда-либо оскверняли ваши уши.

Рассказ Жерома

Первые же поступки моего детства показали бы всем, ктопричисляет себя к роду человеческому, что мне предстоит сделаться одним изсамых больших негодяев, каких рождала французская земля. Я получил от природынаклонности, настолько извращенные, эта неистовая природа проявлялась во мнеобразом, настолько противным всем принципам морали, что, глядя на меня,приходилось констатировать, что либо я — чудовище, созданное для того, чтобыобесчестить нашу общую праматерь, либо она имела какие-то свои причины создатьменя таким, потому что только ее рука могла вложить в меня неистребимуюсклонность к мерзким порокам, поразительные примеры которых я являл ежедневно.

Моя семья жила в Лионе. Отец занимался там коммерцией идовольно успешно, чтобы оставить нам в один прекрасный день состояние, болеечем достаточное для нашего существования, когда его забрала смерть, а я в этовремя лежал в колыбели. Мать, которая меня обожала и придавала моему воспитаниюневероятное значение, воспитывала меня вместе с сестренкой, рожденной через годпосле моего рождения как раз в неделю смерти отца. Ее назвали София, и когдаона достигла возраста тринадцати лет, возраста, в котором она, благодаря моимстараниям, стала играть видную роль в моих приключениях, можно было уверенносказать, что это самая красивая девушка в Лионе. Такое обилие прелестей незамедлило сказаться в том, что я почувствовал, как вдруг исчезают так называемыебарьеры природы, когда поднимается член, и тогда в ней остается только то, чтобросая друг к другу два пола, приглашает их вместе насладиться всеми радостямилюбви и разврата. И вот эти радости, более близкие моему сердцу, чем чувства,слишком похожие на добродетель, чтобы я навсегда отверг их, стали моимиединственными, и я должен признать, что с той поры, как мне открылись всепривлекательные черты Софии, я желал ее тело, но не ее сердце. И я уверенномигу заявить, что никогда не знал того ложного чувства нежности, которое,относясь скорее к моральной стороне наслаждения, признает только удовольствия,связанные с предметами обожания. Я имел много женщин в своей жизни и утверждаю,что ни одна не была дорога моему сердцу, мне вовсе непонятно, как можно любитьпредмет, которым наслаждаешься. О, каким жалким казалось мне наслаждение, еслиего элементами было какое-то другое чувство, кроме потребности сношаться! Ясношался лишь для того, чтобы оскорбить предмет моей похоти, и в половом актене видел иной радости, кроме осквернения этого предмета: желание обладать имвозникает во мне прежде наслаждения, я его ненавижу, когда сперма пролита.