– Ну разумеется! – возмущенно восклицает Клоди. – Онаоболгала меня. Впрочем, верю, что не со зла. Напилась, накурилась, вот и пришлов голову бог весть что. А потом забыла обо всем. Как ты можешь верить этойрусской шлюхе!

– Поосторожней, если не хочешь, чтобы я превратил твоюморщинистую морду в кровавую кашу, – говорит Иса с натужным спокойствием. – Этой,как ты выражаешься, «шлюхе» я доверяю в некоторых делах побольше, чем инымтварям, которые именуют себя порядочными женщинами.

– Я устала от твоих оскорблений! – истерически кричит Клоди.– Это ты тварь! Ты и твоя Лора! Разве я обманывала тебя? Вспомни, хоть раз яобманула тебя? А Лора лгала беспрестанно, нагло, изощренно. Она лгала тебе! Онапродала твоего ребенка!

– Ты совсем сошла с ума, старушка Клоди, – смеется Иса и,видимо, устав стоять, садится в кресло.

Клоди поворачивается к нему, и в глазах женщины мелькаеттакая ненависть, что даже мне жарко становится. Видно, что ее сильнее всегооскорбляет не обвинение во лжи, а то, что Иса беспрестанно называет еестарухой. Причем он это отлично понимает!

– Ты сошла с ума, старушка Клоди, – повторяет он срассчитанным, хладнокровным садизмом. – У меня нет детей – с тех пор, как мойдом в Грозном накрыло бомбой. Так что ты зря клевещешь на Лору.

– Дурак! – уничтожающе бросает Клоди. – Глупец!Самодовольный кавказский индюк! Ты слишком долго просидел в России! Лора родилаот тебя ребенка и месяц назад продала его за немалые деньги одной бездетнойдурехе. Не веришь мне? Спроси Жильбера, он-то и устраивал этот гешефт, потомучто ребенок теперь воспитывается у его любовницы.

Иса вскакивает. Я думала, уж теперь-то он точно выстрелит вКлоди или ударит ее, однако он снова падает в кресло, какой-то расслабленный,поникший.

– Если ты не врешь… Если ты не врешь и даже мой побратимменя предал… значит, я всего лишь орудие в чьих-то руках?

– Что поделаешь! – пожимает плечами Клоди, и мстительныйогонек вспыхивает в ее глазах. – Хотя нет, ты – не просто орудие. Ты – оружие!Боевое оружие. Скорострельный пистолет с тротиловым эквивалентом. Но, каквсякое оружие, ты лишен умения мыслить самостоятельно, увы. Нужна рука, чтобыпередернуть затвор, чтобы нажать на спусковой крючок, на кнопку взрывателя… итолько тогда ты стреляешь или взрываешь. Не смотри на меня так, – кривоусмехается она и морщится от боли, потому что рот ее разбит. – В моих словахнет ничего обидного, оскорбительного. У каждого человека – своя роль в жизни.Кто-то передергивает затвор. Кто-то отдает приказ. Кто-то думает, когда и зачемэто сделать. Ты создан для того, чтобы убивать по приказу…

– Думаешь? – перебивает он. – Но я умею убивать и безприказа. – И пистолет в его руке приподнимается.

– Еще одно свидетельство того, что ты всего лишь безмозглоеоружие, – презрительно цедит Клоди, утирая кровь, которая пузырится на губах. –Если ты убьешь меня сейчас, то никто – ни ты, ни Жильбер, ни этот ваш фатоватыйприятель-парижанин, великий и знаменитый Максвелл Ле-Труа – не узнает, гдекартина! Никогда не узнает!

Ой, мамочки…

Меня пронзает ощущение полной нереальности происходящего.

Картина! Неужели?!..

– Картина? – недоверчиво переспрашивает Иса. – Значит, тывсе-таки лгала, когда говорила, что ничего не нашла?

– Я не нашла, это правда! – с силой выкрикивает Клоди. – Ноя знаю, где искать!

Я уверена, что Иса сейчас воскликнет: «Где?»

Я и сама с трудом удерживаюсь, чтобы не выкрикнуть этослово. Картина Давида! Так, значит, Клоди… Вот кого имел в виду Максвелл,говоря, что кто-то еще в Мулене ищет потерянное полотно.

Ну да, все правильно. Клоди искусствовед, кому, как не ей,интересоваться утраченными сокровищами живописи. Но откуда она может знать, чтокартина должна находиться в Мулене?

Эх, сколько вопросов у меня уже накопилось! Они так и рвутсяс моего языка. Но я, разумеется, молчу, затаившись за дверью. А Иса, которомусам бог – вернее, Аллах – велел засыпать Клоди вопросами, молчит. Он что,онемел от изумления?

Нет, разомкнул уста наконец-то. Только не те, которые яожидала, вопросы с них слетают.

– Где сейчас этот ребенок, Клоди? – спрашивает он. – ЕслиЖильбер устраивал его продажу, значит, мой сын в Мулене?

Краешком глаза я вижу лицо Клоди. Тихо подозреваю, что намоем лице написано совершенно такое же неописуемое изумление.

Но уже в следующую секунду я качаю головой. Какое счастье…какое счастье, что Жани и Филипп далеко отсюда. Да здравствует каникюль! Даздравствует повышенное внутричерепное давление у младенцев! Ужасно такговорить, но это как раз и называется: нет худа без добра.

И тут же меня снова охватывает беспокойство – а если Клодивыдаст их?

– Уж не сошел ли ты с ума? – спрашивает Клоди. – О чем тыговоришь?

Иса проводит рукой по лицу.

– А, ну да, – звучит его неуверенный голос. – Картина. Тыговорила, что знаешь, где искать картину…

– Да.

– И где же?

Ну наконец-то! Честное слово, я вздыхаю не без облегчения,услышав долгожданный вопрос. Потому что предыдущие меня поставили в тупик. Иса,который интересуется судьбой своего ребенка, – это ведь тот же самый Иса,который направил беременную цыганку взорвать наш роддом. Погибли бы десяткималышей еще и младше, чем его сын!

Нет, мне не нравится такой диссонанс в образе убийцы. Авпрочем, почему одно должно исключать другое? Практически у всех убийц естьдети, и это не мешает им лишать жизни других детей. Таких случаев можнопривести сотни.

И тут я спохватываюсь, что чуть не прослушала самое главное:где картина?!

– Ну, ты и впрямь помешался, Иса, – насмешливо говоритКлоди. – Я тебе скажу, а ты выпустишь в меня всю обойму из своего пистолета.Нет уж, я прекрасно понимаю, что жива лишь до тех пор, пока только я знаю, гдеможет быть картина. И, видишь ли, меня нисколько не разбирает нетерпениекинуться доставать ее. Дело в том, что я знаю это место уже почти год. И у меняне раз и не два была возможность туда прийти и подтвердить свои подозрения. Ноя ждала. Ждала долго. Я не сказала ни Гийому, ни Жильберу, ни Жану-Ги.Разумеется, не скажу и тебе.

– Ну и почему ты не вытащила ее уже давно, почему необставила всех нас? – задает Иса тот же самый вопрос, который задала бы и я…если бы имела такую возможность.