– Знаю я ваши честные слова, – проворчал я, –нет уж, лучше побудем здесь, а потом… потом днем надо бы туда слетать…

Они все трое, даже Босенко, вскричали в один голос:

– Зачем?

Я огрызнулся:

– А чтобы убедиться, что вы мне не кино показываете!

Я проводил утреннее заседание, когда Громов доложил на кодовомжаргоне, что военные учения прошли успешно. Правда, с немалыми потерями: тританка, шесть бронетранспортеров, двадцать солдат и офицеров, много раненых…

Министры наблюдали за изменениями моего лица с удивлением ибеспокойством, уже привыкли, что я всегда отцовски безмятежен и благодушен, какекатерининский вельможа, а сейчас покрываюсь пятнами, как будто испытываю насебе сибирскую язву.

– Все в порядке, – сказал я им, – продолжаемзаседание… Это мой внук молотом по пальцу….

Новодворский передернул плечами.

– По пальцу? Бр-р-р… все равно, что серпом по Фаберже.

Совещание продлилось меньше часа, я отпустил министров,велел Ксении никого не пускать, вызвал силовиков. Прибыли в полном составе,Громов все еще багровел, ярился, сжимал кулаки, но бензина в костер плеснулСигуранцев, он слушал по своим каналам, а по ним докладывали, что хотя танкипрошлись по всему анклаву, однако немалая часть боевиков успела скрыться вподземные бункеры. Все настолько тщательно укрыты, что самим отыскать оченьнепросто, а на помощь местного населения рассчитывать, увы, не приходится.

– Еще бы, – прорычал Громов. – А оноосталось?..

– Значит, – проговорил я, – надо было ещераньше. Это я виноват.

Громов взглянул остро, проглотил что-то, готовое сорваться сязыка, сказал грубовато:

– Раньше нельзя было. Нужно хоть немного иметьдоказательств. Хоть какие-то!.. Нас и так с дерьмом смешают. Вы непредставляете, что поднимется сегодня утром!..

Сигуранцев предложил:

– А если пока что не сообщать? Журналистов там не было.

– Юсовцы со спутников заметят пожары, горящие танки.Тут же раззвонят по всему миру. Сюда начнут ломиться толпами. А наши захотятопередить всех, прилетят без всяких разрешений, будут вопить о нарушениисвободы слова и права каждого на информацию.

Я сказал нетерпеливо:

– Давайте быстро подумаем, как вести себя визменившейся ситуации. Мы были настолько уверены в своей мощи, чтопрорабатывали только, что говорить потом и как отправить остатки кобызов вУзбекистан. Теперь придется думать, что говорить «во время».

Громов сказал свирепо:

– Никакого «во время»!.. Это не Чечня, где все-таки онина своей земле. Кобызы – не на своей. Я приказал своим стрелять по всему, чтодвижется. А кто такой, не спрашивать вообще.

– Я тоже, – ответил Сигуранцев. – Однако,похоже, нам придется бросить туда еще силы. Ваши танки, Лев Николаевич, оченьуязвимы. Достаточно в бункере услышать шум от гусениц танка, чтобы, выждав,приподняться по пояс и выпустить птурс в спину. А выскакивающих танкистовдобить из автоматов.

– Я могу послать туда еще парашютную дивизию, –ответил Громов. – Эти ребята могут сами, как и боевики, ползать на брюхе,затаиваться в любой ложбинке. Но это, к сожалению, ведет к затяжной войне…

Сигуранцев фыркнул:

– К войне? Россия воюет с кобызами? Вы толькопредставьте себе заголовки в новостях! Десять лет тому готова была на равныхтягаться со Штатами, а теперь… с кобызами. Смех сквозь горькие слезы!

Я сказал с неохотой:

– Я берусь не допустить корреспондентов еще сутки… дажедвое. А потом уже придется подыскать более серьезные объяснения.

Громов сказал свирепо, но подбодрившись:

– Двое суток? Да я за двое суток…

– Не хвались, – остановил Сигуранцев. – Нехвались, ладно?

– Я не хвалюсь!

– Бьем о заклад, что и за двое суток не сумеешь…окончательно?

– У тебя пять тузов в рукаве, – огрызнулсяГромов. – Да и что такое «окончательно»? Но двое суток – это двое суток.Вон о Чернобыле месяц ничего не сообщали, хотя радиоактивное облако накрыло всюЕвропу!.. А то было в разгар гласности. Я же берусь за двое суток…

Сигуранцев не дослушал, повернулся ко мне:

– Господин президент, я пошлю добавочные отрядыспецназа. Если позволите…

– Действуй, – сказал я. – Прямо сейчас. А мы,Лев Николаевич, сейчас побываем там лично.

Громов покачал головой:

– Все еще настаиваете? А что скажем прессе? Остальнымминистрам?

– Что встретился с участниками маневров, – ответиля. – Мы в самом деле можем встретиться с какой-нибудь частью. Организуйтечто-нибудь на скорую руку по дороге.

Звякнул приглушенно и очень мелодично звонок, я тронулпульт, на экране появилось лицо Ксении.

– Господин президент, – спросила она встревоженнымголосом. – К вам господин Карашахин… Говорит, что у него неотложное дело.Крайне неотложное!

Громов сказал хмуро:

– Это значит, что со спутников уже засекли… продолжениенаших маневров.

Я сказал нехотя:

– Пусть господин Карашахин войдет.

Дверь приоткрылась, как мне показалось, на ширину ладони, ноКарашахин ухитрился проскользнуть, плотно прикрыл за собой дверь, глаза его неотрывались от моего лица.

Я поинтересовался:

– Что-то случилось?

– Да, господин президент, – произнес обычнымровным голосом, даже голову слегка опустил, чтобы не выдавать себя блескомглаз. – Из крупнейших агентств пришли запросы… что у нас случилось вРязанской области?

Громов глухо ругнулся, я лихорадочно обдумывал ситуацию,наконец сказал:

– Глеб Лагунович, для них нет никаких новостей. Иникаких комментариев. А вам уже могу сказать… но пока только вам!.. чтонесколько часов назад началась операция «Сулла». Ее цель – убрать с карты Россиикобызский анклав. Убрать полностью. Наш министр обороны полагает, чтопонадобится еще сутки-двое, чтобы операция была завершена полностью. Вот тогдамы и скажем… возможно, скажем.

Он слушал с непроницаемым лицом, а когда поднял голову, я соблегчением не увидел в его глазах обиды. Нет, скорее нечто другое, если бы яне был так критичен к себе, сказал бы, что Карашахин посмотрел на меня суважением.

– Хорошо, – сказал он после короткой паузы. –Я сумею держать корреспондентов на расстоянии все это время.

Сигуранцев и Босенко с облегчением вздохнули, я сказал: