– Вот и прекрасно! Я сейчас на полдня слетаю в воинскуючасть, что особенно отличилась на маневрах и не набрала ни одного штрафногоочка… такие есть, Лев Николаевич?.. милостиво побеседую, похлопаю по плечамгероев, а потом вернусь. Со мной будет оператор, все это заснимет. Все этовремя держите здесь оборону.

Он наклонил голову, как вышколенный дворецкий:

– Хорошо, господин президент. Будет сделано, господинпрезидент.

Армейский вертолет ужасал грохотом, тряской, неудобствами:жуткая боевая машина, и хотя этот вертолет транспортный, переделанный подлетающий штаб министра обороны, но у меня с первых же минут полета заныли зубы,а все кости мелко-мелко завибрировали.

В двух-трех сотнях метров внизу проплывали разрушенные дома,словно над селом пронесся ураган страшной мощи, тревожно мычали коровы, а стадаовец сбились в тесную кучу, оставшись без кошары. Промелькнули тела, три иличетыре, под ними красные лужи. От десятка домов, выстроенных в ряд, осталисьгруды размолотого в щепу дерева и красная крошка раздробленного кирпича. Мнепоказалось, что узнаю место, вот здесь за добротным домом аятоллы стоялкокетливый магазин, вон там остатки фонтана. Впечатление такое, что один танк,не останавливаясь, пронесся, как гигантский снаряд, через все дома, разбивая,разнося, подминая под гусеницы, вышел на околицу и ушел дальше, ибо кобызыселятся целыми родами, соседнее село… тоже кобызское.

Грудь стиснуло, горечь обожгла губы, словно желчьвыплеснулась наружу. По-скотски поступаем, нехорошо и несправедливо, жестоко,бесчеловечно, но… справедливо ли отдать свой народ на уничтожение? Возможно, иэта отчаянная акция не спасет русских от поглощения соседями, но все-таки даетим шанс. Если же выживем, это наше бесчеловечное уничтожение целого народабудет подано… ну, примерно как сейчас в США подают бесчеловечное истребление нетолько всяких там индейцев, но и скотские вторжения в Панаму, Гренаду, Вьетнам,бомбежки Югославии, Ирака, Сомали… Мол, пришли и всех спасли. Как и Вторуюмировую войну мы выиграли, а СССР где-то там в сторонке стоял.

Сигуранцев сидит рядом, посматривает осторожно, в глазахмелькнуло что-то непонятное. Похоже, никак не может меня отнести ни к одномуразряду, он все привык раскладывать по полочкам, анализировать, а я неукладываюсь даже в простейший ряд: демократы, фашисты, левые, правые, зеленые.Ему пока не понять, что мне безразличны страсти националистов и демократов,монархистов и космополитов, все это даже не мышиная возня, а вообще муравьиная.Нет, муравьи – мудрые создания, а эти люди… еще нет. Молодые слишком.

Но я уже не молод и успел в какой-то миг просветленияощутить с пронзительной ясностью, что я жил во времена древних халдеев, что этоя строил великие пирамиды в Египте, водил македонские легионы в Персию, строилпервый паровой двигатель, запускал первую космическую ракету… Я жил все этивека и сейчас живу, раздробленный на шесть миллиардов тел. Может быть, дажебольше, чем на шесть. Может быть, все эти жучки-паучки – тоже я. А то идеревья, водоросли, камни, воздух, весь космос!

Скорее всего, это именно так, но это слишком уж много,слишком абстрактно. Человечек, особенно в наше приземленное время, привыкмыслить не дальше порога и не выше сапога. Потому ограничимся только людьми.Еще и потому, правда, что именно люди все это ломают, перестраивают, гадят,словом, занимаются творчеством. Сознательным преобразованием.

Так что человек на самом деле хоть и вроде бысамостоятельная единица, в самом деле самостоятельная в довольно широкомдиапазоне действий, но в то же время и частичка огромного организма, котороеназываем человечеством, подразумевая просто огромное скопление этих существ. Насамом же деле человек – частичка огромного Человека, чьи помыслы и задумки намнепостижимы. Непостижимы, как я подозреваю, прежде всего потому, что этотсверхгигантский Человек… еще в пеленках. Он еще сам познает мир на ощупь,удивляясь и пугаясь очевидных вещей, но только его ощущения и познания весьма,скажем мягко, отличаются от наших.

Для него смешны и нелепы придумываемые нами понятия, какдемократия, фашизм, теократия, монархия, – он живет, развивается, а мыпросто должны тоже жить и развиваться. Попытаться остаться в демократии илифашизме – это означает остановку в развитии или хотя бы замедление. Нет, мыбудем развиваться, совершенствоваться. Демократия, фашизм, каннибализм, прочиешаманские пляски с бубном вокруг костра – оставим в прошлом.

Мы – идем вперед.

Громов, Сигуранцев и два сопровождающих нас генералатихонько переговаривались, осторожно поглядывая в мою сторону. Я с трудомпошевелился, чувствуя, как рвутся мириады нитей, связывающие меня со всемирным…нет, не разумом, разумом еще и не пахнет, но со всемирным организмом.

– А как в этом… их главном городе? Хагалак-Тюрку? Гдетребовали автономию?

Громов помрачнел:

– Туда пока не стоит.

– Что там? – спросил я. – Слишком многотрупов?

– Нет, – ответил он нехотя. – Там ещесопротивляются.

Я не поверил своим ушам.

– Как? Танковой армии?

– Нет, но… те, кто ушел в бункеры, вполне могут достатьнаш вертолет стингером. Один уже догорает!.. Как на грех, восемнадцатьдесантников вез…

Он зло стиснул челюсти, вздулись рифленые желваки.Сигуранцев сказал быстро:

– Я уже бросил туда элитные части ГРУ. Думаю, не так ужи много они успели настроить этих бункеров.

Вертолет медленно снижался, я всматривался в разрушенноесело, но признал его только по приметному дому аятоллы, здесь была моя перваяостановка, здесь первая волна переселенцев строила дома еще по русским канонам,даже мечеть почти не мечеть, а просто просторный дом, чтобы не вызывать косоговзгляда русских, это уже в Хагалак-Тюрку отбросили все предосторожности иначали строить Великий Кобызстан…

По земле пробежал ветер от лопастей, поднялась пыль, мыощутили толчок, вертолет встал неподвижно, а мотор начал снижать обороты.

Генералы выбрались первыми, за ними Сигуранцев и Громов,помогли сойти мне. Ноги подкашивались, и хотя лопасти уже перестали шелестетьнад головой, вращаются по инерции, но в голове гул и горячий свинец.

Добротный дом муфтия кажется неповрежденным, но я рассмотрелдыры в стенах, отбитую штукатурку, оголившиеся каменные блоки, а внизуосыпавшуюся цветную керамическую плитку, выбитые окна…

На уровне второго этажа просторный балкон, чуть ли не вокругдома, решетка покороблена, в одном месте сорвана и висит на одном-единственномжелезном штыре, внизу вместе двери пролом, все вынесло вместе с косяком, настенах черные следы копоти, ямки от попадания пуль из крупнокалиберногопулемета, а вот и следы от разрывов гранат…

Сердце сжалось, там из темноты торчат ступни, а на стенебрызги крови. Громов сказал мрачно: