Юлиуш не мог открыть рта, целовал её руки и слёзы навёртывались на глаза.

– Нет, – сказал он наконец, – кроме тебя, у меня нет никого на свете. Ты останешься со мной и мы разделим с тобой остаток жизни, ты останешься со мною как жена, не как любовница. Я также знаю, чем тебе обязан, я не выполняю холодную обязанность, не плачу долга, этим я навредил бы нам обоим, я сделаю только то, что требует моё сердце.

– Нет! Нет! – ответила Мария. – До Вологды мы едем вместе, дорогой Юлиуш; там, когда тебя размещу, когда удостоверюсь, что тебе хорошо, по крайней мере, сносно, спокойно, заплачу и вернусь. Не обижай меня оплатой… ты дал бы мне больше, нежели я заслужила, а я хотела бы, чтобы ты остался мне должен… в твоём убеждении, когда, увы, в моём я тебе всем обязана! Твоё имя не прильнёт к запятнанному челу, к существу, которое ты бы имел право, хоть временно, вспомнив его прошлое, презирать! Но достаточно этого на сегодня, поговорим о чём-нибудь другом… нам столько нужно сказать.

Разговор, хоть обращённый к другим предметам, невольно возвращался к признаниям, излияниям и домыслам о будущем. Целый день прошёл на нём, а так как изгнаннику позволили отдохнуть несколько дней, прежде чем идти дальше, они посвятили его общим сожалениям об ужасном настоящем.

То, что они видели, превосходило всевозможные их предчувствия и догадки.

Мог ли кто-нибудь когда-нибудь предположить, что для России, для света мы уже перестанем быть, не поляками, а людьми, что мы будем исключены из общих человеческих законов, обеспечивающих собственность, язык, веру, обычай, чтобы, изгнанные с родины, не нашли приюта и гостеприимства нигде на свете, даже там, где в них не отказывают всем обездоленным и осиротевшим?

Опьянённый коротким счастьем, Юлиуш порой забывал о неисчерпаемой боли народа, часть которой падала на него, но скоро возвращалось воспоминание о ней, несмотря на усилия Марии, которая пыталась развлечь его и утешить.

Оба плакали… желая и не в силах сквозь густые тучи разглядеть света надежды. На следующий день бедный изгнанник первый раз на лице своей подруги заметил следы долгого изнурения, тоски, беспокойства и слёз. Он показался Марии очень изменившимся, но и Мария страшно переболела беспокойство, признак которого отразился на её лице, глазах, запёкшихся губах и огненном взгляде.

Малейшее волнение вызывало у неё неприятный кашель, а от кашля появлялась кровь на губах, которую она скрывала от Юлиуша. Однако, она была весёлой и строила из себя здоровую. Это открытие испугало Юлиуша и ускорило путешествие в Вологду, потому что, не показывая тревоги, он хотел как можно скорее довезти её до города, где бы отдых и лекарь могли бы ей вернуть потерянные силы.

Так что они выехали раньше, чем думали сначала, и, несмотря на медленное и относительно удобное путешествие до места, Мария прибыла туда разбитая и ослабевшая. Не желая показывать, что страдает, скрывая болезнь, специально, чтобы убедить его в хорошем здоровье, она ещё вредила себе.

Казалось, что она вовсе не заботится о завтрашнем дне и живёт только днём сегодняшним, добывала остатки сил, чтобы не выдать изнурения и страдания. Нужна была забота Юлиуша, чтобы открыть эту болезнь, столь тщательно спрятанную, и, не показывая тревоги, стараться как-то этому помочь.

Правда, Юлиушу местом пребывания на неопределённое время была назначена Вологда, но его так же как и всех, отдали в распоряжение городских властей, которые выносили приговор: оставить в городе или поселить в губернии.

Это зависело от каприза, фантазии, милости губернатора и его канцелярии.

Юлиуш, так же как и Мария, хотел остаться в самом городе, где уже была кучка поляков, врач и более лёгкие жизненные удобства; у Марии были даже рекомендательные письма, и сразу на следующий день она с ними выскользнула, почти уверенная, что милость, которая так была им нужна, сумеют выхлопотать.

Высокий чиновник, которому она была рекомендована, сначала даже принять её не хотел; она отправила письмо, и оно, наконец, отворило ей двери.

Но, взглянув на хмурое лицо владыки, она почувствовала, как её объяли холод и сомнение. Это был человек, очевидно с детства выросший в официальных бумагах, высохший в них, и без капли чувства; лицо жёлтое, уставшее и не позволяющее надеяться даже на поддельное сострадание.

Его превосходительство она нашла за столом и петербургским письмом; он слегка склонил голову для неё, даже не прося сесть.

– Николай Андреевич пишет мне, – произнёс он, – поручая вас моей опеке. Сюда ли вы сосланы? У меня ещё не было рапорта… я ничего о вас не знаю.

Он начал искать в бумагах.

– Я прибыла сюда добровольно, – отвечала Мария, – сопровождая сосланного родственника, за которого я вас должна просить.

– Как его зовут? Как его зовут? – живо спросил чиновник.

Мария со страхом сказала имя, лицо владыки слегка нахмурилось.

– Знаю, знаю, – сказал он, – тут есть о нём ведомость… но почему он сам до сих не пришёл представиться?

– Мы только что приехали, он лежит больной!

– Больной? – спросил чиновник. – Все больные, когда им нужно представиться власти. Чего вы хотите? Какой опеки? Правительство достаточно опекает этих людей; больше, чем они заслуживают… А с ними столько хлопот…

– По причине его болезни я хочу попросить, чтобы вы были так добры оставить нас тут в городе…

– Этого быть не может, – прервал быстро урядник, – ему уже назначили помещение в местечке…орах, тут чересчур много изгнанников… говорю вам, мне очень жаль, но этого быть не может.

– Но, господин…

– Но, госпожа, я сказал, что этого быть не может; я исполняю то, что мне поручают, милости делать не могу… и не хочу… Я человек, у меня есть человеческие чувства, всё же нежить тех, кто должны страдать, не вижу нужды. Вам будет так же хорошо в…орах, как и тут; доктор есть, хлеба получить можно… воды достаточно… с голоду не умрёте.

– Но он болен…

– А что мне до этого? Я не обязан в этом разбираться… если больной, то выздоровеет.

Из глаз Марии брызнули слёзы, силы её покинули, владыка поглядел на неё и пожал плечами.

– Вы, если вам нравится, можете остаться в Вологде, но он поедет…

– Я надеюсь…

– Не надейтесь, я не даю вам никакой надежды… Их тут уже слишком много… будут сходиться и устраивать заговоры; достаточно хлопот и с этими.

Мария замолчала, чиновник погрузился в бумаги и попрощался с ней кивком головы.

Однако она не уходила; через какое-то время бледный старик