— Очутиться в Бразилии, — пробормотала она с прерывистымвздохом.

— Прошу прощения?..

— Что-нибудь покрепче, — ответила Мередит, пытаясь решить,на чем остановить выбор. — «Манхэттен».

Но тут же покачала головой. Одно дело — пытаться взять себяв руки, а другое — подвергаться опасности сказать или сделать то, что ни в коемслучае не следовало бы. Она вне себя от страха и волнения и нуждается в том,что помогло бы ослабить напряжение. Что можно пить мелкими глоточками впродолжение всего обеда, чего она терпеть не может.

— Мартини, — объявила она решительно.

— Все сразу? — спросил он с совершенно серьезным видом. —Стакан воды, мартини и «Манхэттен»?

— Нет, только мартини, — попросила она, пытаясь улыбнуться,но во взгляде светились откровенная тоска и бессознательная мольба о терпении.

Мэтт был невольно заинтригован противоборством поразительныхконтрастов, которые представляла в этот момент Мередит. В этом изысканномзакрытом черном платье она выглядела элегантной и очаровательной. И лишь этообезоружило бы его, но в сочетании с легким румянцем, горевшим на нежных щеках,с беспомощным призывом в огромных, сводящих с ума глазах и девическим смущениемона была неотразима. Уже успев смягчиться оттого, что именно Мередит попросилаего о встрече и выразила желание помириться, Мэтт неожиданно решил забыть остаром.

— Повергну ли я тебя еще в один приступ нерешительности,если спрошу, какой мартини ты предпочитаешь?

— Джин. То есть водка. Нет… джин… джин мартини.

Она покраснела еще сильнее, но слишком нервничала, чтобызаметить веселые искорки в глазах Мэтта, хотя тот с величайшей серьезностьюпродолжал допрос:

— Сухой или покрепче?

— Сухой.

— «Бифитерз», «Тенкерей» или «Бомбей»?

— «Бифитерз».

— Оливки или лук?

— Оливки.

— Одну или две?

— Две.

— Элениум или аспирин? — осведомился он тем же бесстрастнымтоном, но уголки рта подрагивали в невольной улыбке, и Мередит поняла, что всеэто время Мэтт над ней подшучивал. Благодарность и облегчение затопили ее, иона впервые взглянула на него без сомнений и страха.

— Прости! Я… э-э-э… немного нервничаю. Когда официант,получив заказ на напитки, удалился, Мэтт, поняв, чего ей стоило это признание,оглядел дорогой ресторан, где один обед стоил столько же, сколько жалованье задень работы на заводе, и сам, не понимая почему, тоже признался:

— Я когда-то мечтал повести тебя куда-нибудь вроде этогоместечка.

Измученная мыслями о том, как лучше приступить к делу,Мередит рассеянно оглядела букеты розовых цветов в массивных серебряных вазах,официантов в смокингах, переминавшихся у столов, накрытых ослепительно-белымискатертями и сверкающих фарфором и хрусталем.

— Местечко вроде этого? Мэтт коротко рассмеялся.

— Ты не изменилась, Мередит. Самая экстравагантная роскошьдля тебя все еще нечто обычное.

Полная решимости поддержать хрупкое согласие, установившеесяпосле разговора о мартини, Мередит рассудительно ответила:

— Ты не можешь знать, изменилась я или нет, мы только шестьдней провели вместе.

— И шесть ночей, — многозначительно подчеркнул он, намереннопытаясь заставить ее снова покраснеть, желая поколебать ее сдержанность, опятьувидеть ту нерешительную девушку, которая никак не могла придумать, что ейпить.

Но Мередит, явно игнорируя намек на сексуальные отношения,продолжала:

— Трудно поверить, что мы были когда-то женаты.

— Это неудивительно, ведь ты никогда не называлась моейфамилией.

— Уверена, — возразила она, пытаясь сохранить тонбезмятежного безразличия, — что десятки женщин имеют большие права на это, чемя когда-то.

— Похоже на ревность.

— Если это похоже на ревность, — отпарировала Мередит, сусилием держа себя в руках и перегнувшись через стол, — значит, у тебя что-тосо слухом!

Невольная улыбка осветила лицо Мэтта.

— Я совсем забыл, как изысканно, в лучших традицияхпервоклассного пансиона ты выражаешься, когда разозлишься.

— Почему, — прошипела она, — ты намеренно пытаешься втянутьменя в спор?

— Собственно говоря, — сухо заметил он, — я хотел сделатьтебе комплимент.

— Вот как, — обронила Мередит. Удивленная и немногопольщенная, она подняла глаза на официанта, принесшего коктейли. Они заказалиобед, и Мередит решила подождать, пока Мэтт немного выпьет. Может, алкогольнемного успокоит его, когда она объявит новость о несуществующем разводе. Онамолчала, предоставляя ему выбрать предмет для разговора.

Мэтт поднял стакан, раздраженный на себя за то, что дразнитее, и любезно, с неподдельным интересом спросил:

— Если верить светской хронике, ты состоишь в полудюжинеблаготворительных организаций, любишь балет, оперу и симфоническую музыку. Чемеще ты увлекаешься в свободное время?

— Пятьдесят часов в неделю работаю в «Бенкрофт», — сообщилаМередит, слегка разочарованная тем, что он не читал о ее успехах.

Мэтту все было известно, но его интересовало, действительноли она такой способный администратор. Правда, он понимал, что сможет определитьэто из простой беседы с ней. Он начал задавать вопросы о ее работе.

Мередит отвечала — сначала с трудом, запинаясь, потомгораздо свободнее, потому что боялась объяснить истинную причину их сегодняшнейвстречи и, кроме того, работа была ее любимой темой. Мэтт был настолькопроницателен, с таким неподдельным энтузиазмом пытался понять смысл ее работы,что Мередит не успела оглянуться, как выложила все о своих достижениях, целях,успехах и неудачах. Он умел слушать так, что невольно вызывал на откровенность,мог целиком сосредоточиться на том, что ему говорили, словно каждое слово быловажным, значительным и весомым. Мередит сама не поняла, когда успела открытьему, как тяжело было бороться с обвинениями в покровительстве отца, завистью ишовинизмом, царившим в компании и насаждавшимся самим Филипом.

К тому времени, как официант убрал со стола, Мередит успелаответить на все вопросы Мэтта и выпить почти полбутылки заказанного им бордо.Она сознавала, что причина столь необычной для нее разговорчивости кроется вжелании оттянуть неизбежный неприятный разговор. Но даже сейчас, когдаоткладывать его больше не было причин, Мередит чувствовала себя куда спокойнее,чем в начале обеда.