Гоблин сразу исчез, видимо, все силы ушли на другое.

Незнакомец выругался на непонятном языке, выпустил меня изрук и рефлекторно схватился за свое горло. Тут лопнула стеклянная дверь душа, иГоблин вновь стал видимым, хотя очень прозрачным Он размахивал осколком стекла,похожим на нож, но незнакомец, обладавший невероятной силой, довольно легкопарировал выпады.

Ругаясь, он успевал оглядываться по сторонам. Я заметил, чтоего очень длинные черные волосы были стянуты в волнистый хвост. И что онширокоплеч.

Незнакомец разъярился и, повернувшись, вновь схватил меня,но Гоблин опять пошел в атаку, и в громилу полетели острые куски стекла. Тотсразу отпустил меня, попятился и начал крутиться, словно танцор.

По всей комнате летало стекло. Незнакомцу пришлось пригнуться,уворачиваясь от осколка, нацеленного прямо ему в лицо. Лопнула нижняя половинадушевой кабины – и на пол полетела новая порция осколков, еще более острых.

"Что это?" – шипел громила, так быстро отмахиваясьобеими руками от необычных снарядов, что я не мог уследить за его жестами.

Гоблин набросился на него с кулаками, а потом снова принялсядушить. Незнакомец яростно, но с видимым усилием сбросил с себя нападавшего.

Ярко вспыхнул свет, затем погас и снова загорелся. Тут яразглядел незнакомца при полном свете. Это был молодой человек с идеальнойкожей и блестящей черной шевелюрой, в отлично сшитом черном костюме. Его лицо,пусть даже искаженное ненавистью, было красиво – по-другому не скажешь.

"Что это, черт тебя возьми?" – прорычал он,обращаясь ко мне. На него сыпался град стекол, а он отмахивался от них, как отнасекомых. Лампочки по-прежнему то ярко вспыхивали, то гасли.

"Так я тебе и сказал! – ответил я. – Тысейчас в моем доме, точно так же, как когда читал свои книги на моем острове!Убирайся вон, иначе может случиться всякое. Я вижу того, кто с тобою сейчасборется, и мне ясно как день, что ты его не видишь!"

Я кипел от ярости. Мне лишь чуть-чуть не хватило смелостипопытаться швырнуть осколок прямо ему в грудь. В следующую секунду он исчез.Исчез тихо и быстро, словно его тут никогда и не было, а я остался один, втемноте, среди разбитого стекла, и Большая Рамона в своей ночной рубашке врозочку, босая, удивленно смотрела на меня.

"Боже милостивый! – выдохнула она. – Что тынатворил?"

"Это не я, это он. Ты разве его не видела! Господи, тыразве его не видела?" – взмолился я.

"Даже не знаю, что я видела. Стой смирно. И не думайступить на осколки! Я крепко спала, когда услышала звон бьющегося стекла".

Гоблин стоял в дверях туалета и сдержанно, мудро мнеулыбался. Я обнял его. Он не был бестелесным.

"Слава богу, что у меня есть ты, – объявил я,гладя его по волосам и целуя. – Ты спугнул его. Тебе это удалось".

Дом просыпался. Я услышал топот ног, бегущих по лестнице. Изхолла внизу раздался голос Клема. Сработал сигнал тревоги, хотя как и где – яне знал.

В комнату гурьбой ввалились люди, и я представил, какаякартина перед ними возникла. Они увидели, что я стою один посреди гор разбитогостекла, босой, как Большая Рамона, и обнимаю пустоту. Я знал, что никто меня непоймет, никто мне не поверит.

К тому времени, как мы доехали до больницы, я превратился видиота в окровавленной ночной рубашке, несущего тарабарщину. Я сидел в лимузинететушки Куин, зажатый с двух сторон ею и Клемом, а напротив нас, спиной кводителю, ехали Большая Рамона и Жасмин, и все в один голос умоляли меняуспокоиться. Пальцы Клема буквально впились в мою руку, да и тетушка Куин тоженалегала на меня изо всех сил. В какой-то момент Большая Рамона велела тетушкеКуин отодвинуться и, заняв ее место, обхватила меня обеими руками на манерпрофессионального борца.

Старая история. Чем больше ты говоришь людям, что не сошел сума, тем больше они убеждаются в обратном. И сейчас мои домашние явно считалименя помешанным.

Сколько раз я повторял, что в дом забрался чужак? Сколькораз они отвечали мне, что это невозможно? Сколько раз я повторял, что Гоблинразбил стекло, Гоблин спас мне жизнь, и сколько раз они при этом обменивалисьтревожными взглядами?

Я продолжал бесноваться, когда мы подкатили к входу длямашин "скорой помощи", где меня уже ждала каталка. Я, конечно,расшумелся, что она мне не нужна, но потом до меня дошло, что я босой и ноги уменя изрезаны стеклами. Ладно. Надо соблюдать больничные правила. Я бы могодеться как следует перед выходом из дома, если бы только к моим словамприслушались.

Меня отправили в палату неотложной помощи, где бесцеремонноразрезали ночную рубашку и обработали все порезы и царапины по всему телу.

Но у меня болела голова, и я все время говорил им, что этаболь меня убивает. Как они не поймут, что этот тип ударил меня о стену? Такпусть дадут что-нибудь от головной боли, если ничего другого не делают. Иоставят в покое мои царапины и синяки. А синяков было полно. Увидев, какие ониогромные и черные, я завопил во все горло, чтобы пришли тетушка Куин и Жасмин.Как жаль, что уже нельзя было призвать на помощь Папашку! Проклятье!

Меня начали привязывать к каталке, и я чуть былодействительно не сошел с ума.

Все это время Гоблин был рядом, такой сильный, такойплотный, на лице его было написано искреннее участие, но я не осмеливалсязаговорить с ним, и он это понимал. Он растратил столько энергии, но тем неменее по-прежнему выглядел осязаемым и энергичным. Я все никак не мог понять,как у него это получается. Ему не нравилось то, что происходило у него наглазах, и он этого не скрывал. И я вдруг страшно перепугался, как бы он неначал снова бить стекла, ведь тогда наступит хаос.

"Гоблин, ничего не делай, – сказал я, строго глядяна него. – А то мне будет хуже. Позволь мне самому справиться".

Тут к каталке приблизился Уинн Мэйфейр, гордый потомоклегендарного семейства Мэйфейров и глава этого больничного комплекса. В палатевоцарилась тишина, все врачи и медсестры казались загипнотизированными отодного его присутствия.

Я тоже успокоился. К тому времени меня успели связать порукам и ногам в буквальном смысле этого слова, но с какой стати я стал бывозражать против того, чтобы меня осмотрел доктор?