В августе Агапкин был посвящён в ученики. Ему было даноорденское имя — Дисипль, в переводе с французского — «последователь». Обрядпочти полностью совпадал с тем, что ему пришлось пройти у Худолея, но уже невызвал у него недоумения и ужаса. Он твёрдо знал, что делает и зачем ему этонужно.

Он не мог больше оставаться в одиночестве, он хотел уцелетьв грядущей катастрофе. Ложа была для него Ноевым ковчегом. Все вокруг рушилось,он знал, что совсем скоро начнётся Великий потоп, но это будет не вода, а кровь.Так говорил Мастер, а он верил ему безоглядно.

Но пока, вопреки всем пророчествам, вопреки хаосу инеразберихе, в сентябре, как обычно, начался учебный год. Андрюша стал ходить вгимназию, Таня на Высшие курсы, которые очередным приказом были преобразованы вженский университет.

С самого начала занятий ей пришлось посещать уроки ванатомическом театре. Таня переносила их вполне спокойно. Она успела почти годпроработать в военном госпитале. Ей уже приходилось видеть смерть и бывать вмертвецкой. Но однажды она вернулась из университета с белым лицом ииспуганными глазами. Села пить чай, и Михаил Владимирович вдруг заметил, чторука её дрожит, а зубы стучат о край чашки.

— Папа, ты не помнишь, у тебя не записан телефонный номерХудолея?

— Где-то был. Надо поискать.

— Нет. Не надо.

— Что случилось? Не молчи, рассказывай.

— Ничего, ничего, ерунда. Наверное, какая-то ошибка.

— У меня есть его номер, — вмешался Агапкин, — вы хотитепозвонить ему?

— Я сказала, нет. В любом случае, это ни к чему.

— Ты, может, валерьянки выпьешь? — осторожно спросил МихаилВладимирович.

— Зачем?

— Затем, что тебя трясёт, ты бледная, даже ногти синие.

— Разве? — Таня поставила чашку и принялась разглядывать своируки. — Нормальные ногти.

— Ладно, хватит, — нахмурился профессор, — рассказывай, чтопроизошло?

— Не знаю. Кажется, я поступила ужасно. Если это был он. Атеперь я уверена, что он. И значит, получается, я солгала следователю. — Танясхватила серебряные сахарные щипцы и зачем-то принялась разгибать их, как будтохотела выпрямить.

— Кто — он? Перестань бормотать и оставь в покое щипцы.

— Труп. Я шла по коридору, два санитара курили возлекаталки. Тело лежало без простыни. Жуткая рана, я никогда таких не видела.Вертикальный разрез, от горла до живота, как будто его вспороли вот так, — Таняподняла руку и вдруг в точности повторила страшный ритуальный жест.

— И вы решили, что это Худолей? — спросил Агапкин слегкасиплым, но спокойным голосом.

— Волосы тёмные, бородка клином, тоже тёмная. К тому же лицосильно изменилось, как бывает после смерти. Рот оскален, нос острый.

— Худолей очень светлый блондин, и бородки не носит, —заметил профессор, — не помню, какой у него нос, но, кажется, картошкой.

— Выпуклая родинка на щеке, и глаза. Они были открыты. Оникак будто смотрели на меня, гипнотизировали. Я не могла шевельнуться. Подошёлгосподин в серой куртке и спросил, почему я так внимательно разглядываю этотело? Не знаю ли я его? Я сказала, что вижу впервые. Он несколько разпереспросил, уверена ли я, что никогда не встречала его прежде? Это оченьважно. Он зверски убит, никаких документов при нём не найдено, и необходимоустановить личность.

— Удивительно, — Агапкин попытался улыбнуться, — не думал,что в наше время кто-то ещё расследует убийства. Они происходят десятками,сотнями, каждый день, по всей России, и совершенно безнаказанно.

Таня болезненно сморщилась, прикусила губу.

— Потом я слышала, как судебный медик сказал, что волосы и бородкакрашеные. На самом деле покойник был очень светлый блондин, почти альбинос.

— Ну, допустим, это действительно Худолей, — медленнопроизнёс профессор и принялся мять папиросу, — что теперь делать?

— Ничего, — Агапкин зажёг спичку и дал профессору прикурить,— если кто-то и должен что-то делать, то уж никак не Таня.

— Но вдруг его вовсе не опознают? — Таня опять взяласахарные щипцы. — Тот господин, с нарциссами, помните, я вам рассказывала?

— Какой господин? — Михаил Владимирович удивлённо посмотрелна неё, потом на Агапкина.

— Кажется, мы сейчас все окончательно запутаемся. Нам нехватает Оси с его детективной фантазией.

— Да, кстати, — испуганно прошептала Таня, — вы помнитенеприятного пижона с усиками? Никифоров, кажется. Он представлялся художником,снимал чердак у мадам Котти и наблюдал за нашими окнами в бинокль.

— Он давно съехал. К чему ты вдруг о нём вспомнила? —спросил профессор.

— Ося в последнем письме написал, что видел его в Ялте.

— Вполне возможно. И что с того?

— Не знаю, — Таня нахмурилась, — он ведь тоже был как-тосвязан с Худолеем.

— Если уж вас, Таня, так сильно мучает эта история,извольте, я наведу справки, схожу в университетский морг, в полицию. В конце концов,я знаком с Георгием Тихоновичем ближе, чем вы. А вам лучше просто выкинуть изголовы этот неприятный эпизод.

Агапкин говорил спокойно и уверенно. Михаил Владимировичвзглянул на него с благодарностью и сказал, что он совершенно прав и больше кэтой теме возвращаться не стоит.

Но дня через три Таня всё-таки спросила его, навёл ли онсправки, был ли в полиции. Он, честно глядя ей в глаза, сказал, что выяснилсовершенно точно: Георгий Тихонович Худолей ещё в феврале уехал на родину, вТомск. Труп с распоротой грудью и крашеными волосами похоронен в братскоймогиле как неопознанный.

— Если вас все ещё мучают сомнения, я достану адрес, выможете написать в Томск, правда, почта сейчас работает скверно.

— Нет. Спасибо, не нужно.

Очень скоро эту историю забыли окончательно. МихаилВладимирович заболел ангиной. Неделю держалась высокая температура. Онкатегорически не подпускал к себе Таню, боялся, что заразит её. За ним ухаживалАгапкин. Няня Авдотья Борисовна чудом доставала свежее молоко, извлекала изсвоих тайных запасов заветную банку липового мёда, заваривала ромашку и сухуюмалину.

Профессор лежал в своём кабинете на диване, много спал,читал. Агапкин по несколько раз вдень прослушивал его лёгкие, заставлялполоскать горло, поил с ложки микстурами, кормил порошками.