— Ты умный человек, Пётр. Я рад, что познакомился с тобой.Но ты такой же раб и профан, как другие. Ты никак не можешь расстаться силлюзией, что все на свете продаётся за деньги. В этом твоя беда. Скажи,сколько ты заплатил мне, чтобы узнать то, что хотел узнать?

— Тебе — нисколько, — растерянно пробормотал Кольт.

— Умница, — старик сморщился в улыбке, — ты выложил много,чтобы добраться до меня, это верно. Однако потом пошёл совсем другой счёт,другая валюта.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Подумай. Найди ошибку.

— Чью?

— Твою, дурак, твою. Не его. С него, чекушника, иной спрос.

— Не понимаю, — Кольт нахмурился и помотал головой, —объясни по-человечески.

Старик взял свою чашку, допил последний глоток кофе,облизнулся, причмокнул и проворчал так тихо, что Кольту пришлось придвинутьсяближе.

— Я предупреждал, чтобы вы не лезли к Дмитрию со своимиденьгами. Он не продаётся. Порода у него такая. Генотип. Ты слушал все записи?

— Да.

— И последнюю тоже?

— Нет. Последний разговор записать не удалось.

— Зарядка кончилась? — старик неприятно усмехнулся.

— Представь, да.

— Удивительно. Твой пёс такой аккуратный, пунктуальный, ивдруг перед самой важной встречей забыл зарядить свой маленький аппаратик. Нучто ж, бывает.

— Ладно, хватит! — разозлился Кольт. — Я эти твои намёки непринимаю. Ты хочешь, чтобы я подозревал Ивана? Нет. Не буду. Не вижу оснований,мотивов не вижу. Зачем ему так рисковать? Он разумный и осторожный человек. Ончто, яду подсыпал в ресторане? Заранее принёс с собой и подсыпал в еду, впитье? Как ты это себе представляешь? Смешно, в самом деле!

Старик закрыл глаза и принялся жевать губами. Кольт остылнемного, подошёл, поправил съехавший плед, почесал Адама за ухом и заглянул влицо старику.

— Ну? Молчишь? Нечего возразить?

— Все, Пётр. Иди, — вяло пробормотал Агапкин, не открываяглаз, — иди домой. Я спать хочу. Скажи этому болвану, чтобы уложил меня, аутром пусть даст телефон и компьютер.

Больше Кольту не удалось добиться от Агапкина ни слова. Онсам уложил его в постель, а Бутону сказал в прихожей очень тихо, на ухо, чтобытелефона старику не давал ни в коем случае. Компьютер можно, но без Интернета,чтобы почта была недоступна.

Москва, 1917

Таня вернулась из Старого Быхова спокойная и почтисчастливая. Муж её был здоров. Условия в тюрьме оказались вполне сносными,кормили арестованных неплохо, и всё, что она привезла, — сухари, яйца, ветчину,нянино варенье, Павел Николаевич заставил её съесть при нём. Он сказал, что онастала страшно худая и со своим гигантским животом выглядит как рахитичныйребёнок.

— Он кормил меня и причитал надо мной, будто это не он сидитпод арестом, а я. У них там отличное общество. К ним перевели всех лучшихгенералов, Деникина, Эрдели, Лукомского, Маркова, Орлова. К ним постоянноприходят гости, друзья, родственники, делегации от казачьего и офицерскогосоюзов. Многие их поддерживают, по сути, все русское офицерство на их стороне.Внутреннюю охрану несут текинцы, они преданы Корнилову. В городе стоят польскиечасти. Там через станцию постоянно идут солдатские эшелоны, иногдаостанавливаются, рвутся напасть на тюрьму, расправиться с контрреволюцией, нополяки выставляют пулемёты, пару раз даже вступили в бой.

В гостиной сидели Брянцев и Жарская, они пришли послушатьТаню.

— Текинский полк — это, конечно, замечательно, и полякимолодцы. Там, кажется, командует корпусом генерал Довбор-Мусницкий? — спросилБрянцев.

— Да. Он к Лавру Георгиевичу относится с огромным уважением,сочувствует, всё понимает, помогает, чем может.

— Я читала, что недавно начальником могилевского гарнизонаназначили генерала Бонч-Бруевича, — сказала Люба, — он большевик, приятельЛенина.

— А я его знаю! — Михаил Владимирович хлопнул себя поколенке. — Между прочим, ему мы обязаны тем, что Гришка Распутин был приближёнк царской семье. О мистическом мужике ходили слухи, будто он хлыст.Бонч-Бруевич считался одним из лучших специалистов по русским сектам. Онторжественно засвидетельствовал, что Григорий Распутин — православныйхристианин, кристальной души человек. Если бы тогда выяснилось, что чудотворецимеет к этой ужасной секте хоть какое-то отношение, его бы при дворе близко небыло. Между тем Распутин вырос именно в хлыстовской среде, и Бонч-Бруевич немог не знать этого…

— Разумеется, знал, в частных беседах он называл Распутинапрохвостом и сектантом, — перебил Брянцев, — но ты, Миша, все перепутал, этодругой Бонч-Бруевич, Владимир Дмитриевич. Генерал — его брат, МихаилДмитриевич. Впрочем, большевики они оба.

— Генерал совсем недавно держался крайне правых убеждений, —сказала Таня, — он был тесно связан с охранкой. Теперь он, конечно, большевик.Его брат, специалист по сектам, давно и нежно дружит с Лениным.

— Боже, деточка, откуда ты это знаешь? — Жарская всплеснуларуками. — И главное, зачем тебе это знать?

— Любовь Сергеевна, «деточка» вот здесь, — Таня положилаладонь на свой огромный живот, — а я взрослый человек.

— Ну, извини, извини, — смутилась Жарская, — конечно, тывзрослая, страшно умная и совершенно самостоятельная. Так что, этот генералБонч-Бруевич уже как-то проявил себя по отношению к арестованным?

— Ещё бы! Он выступает с речами перед депутатами местныхСоветов, призывает расправиться с контрреволюционерами, требует у Керенскогоперевести всех в настоящую тюрьму, в Могилев, убрать текинцев и приставитьреволюционных солдат. В бывшей гимназии, в библиотеке, удалось найти брошюру состатьями генерала Бонч-Бруевича десятилетней давности, где он призывает кистреблению мятежных элементов без суда. Книжонку послали могилевскому совдепус дарственной надписью: «Дорогому могилевскому совету от преданного автора».

— Ну и как? Коварный враг революции был разоблачён? —спросил Брянцев.

— Разумеется, нет. Совдеп полюбил его ещё больше, ониокончательно сроднились. Вообще, там ведь нет никакой идеологии, никакихпринципов. Понимаете, мы продолжаем судить о них с нормальных, человеческихпозиций, а они другие. Они вне совести, чести. У Достоевского в «Бесах»,помните? Право на бесчестие. Ставрогин говорит, если дать такое право, все кнам прибегут, никого не останется.

— Достоевский очень уж мрачен, — пробормотала ЛюбовьСергеевна.