* * *

…Вырыть яму оказалось делом довольно трудоемким. ДляАнгеловой могилы Динка выбрала самое удачное место в саду: позади собачьейплощадки, у двух сросшихся кронами миндальных деревьев. Нет, я совсем ненапрасно не любила миндаль. Совсем не напрасно.

Через полчаса тупой изнуряющей работы у меня начали нытьруки и спина, а еще через полчаса я натерла на ладонях кровавые мозоли. СДинкой дело обстояло не лучше: она постоянно путалась в переплетенных тонкихкорешках, постоянно натыкалась на какие-то мелкие и крупные камни и с руганьювышвыривала их из ямы. Пару раз она задела меня черенком, пару раз обозвалаовцой, пару раз наступила мне на ногу. Глубину в полтора метра она посчитала достаточнойи, достигнув ее, уселась на мягкую, жирную, затоптанную нашими пятками землю. Япоследовала ее примеру.

Отсюда, со дна импровизированной могилы Ангела, было хорошовидно слегка побледневшее, но все еще ночное небо с крупными слезящимисязвездами. И умиротворяюще пахло черноземом. Чернозему не было никакого дела донас с Динкой и до того человека, которого мы опустим сюда. Ему не было дела додуэта «Таис», до Ленчика, до нашей прошлой славы и нынешнего отчаяния.

Кристально-чистого и слезящегося — почти как звезды надголовой.

Я перетерла в пальцах комок земли и уставилась на некрепкуюстенку ямы — по бледным ниткам корешков ползали мелкие насекомые: в другоевремя они вызвали бы у меня отвращение, но сейчас я осталась к ним равнодушной.

— Надо быстрее перетащить его сюда. Пока нерассвело, — сказала Динка, не трогаясь с места.

— Да, — ответила я, не трогаясь с места.

— Он, наверное, тяжелый…

— Тебе виднее. — Время для шпилек было не самымподходящим, но и удержаться я не смогла.

— Ты тоже отметилась. — Динка совсем не злилась наменя.

— Как это произошло?

— Что — как?

— Как ты… Как ты убила его?

— Молча… Черт… Я сама не знаю… Я просто сидела с этимдурацким пистолетом… А потом пришел он… И понеслось… Я успела только опуститьего под кровать, пистолет… А потом он начал орать на меня… Руки распускать… Онударил меня… Свалил на пол… Мне ничего не стоило дотянуться… Он так орал… Онтак надоел мне… Я просто хотела, чтобы он заткнулся. Просто — заткнулся ибольше ничего…

— И больше ничего, — как эхо повторила я.

— Я, наверное, с самого начала сняла пушку спредохранителя… А потом только и оставалось, что нажать на курок… Я попала емув грудь… Трудно было не попасть… Я не хотела, но он так орал… Он хотел убитьнас, ты помнишь?..

— Я помню…

— А если он хотел убить нас… Хотя мы ничего ему несделали… Ничего… Значит, он вполне мог убить и меня. А потом и тебя… Никакойразницы… Это была просто… — Динка щелкнула пальцами, подбирая точноеслово. — Это была просто…

— Самооборона, — подсказала я.

— Вот именно! Самооборона! — обрадовалась Динка.

И даже поцеловала меня в перепачканную землей щеку. И всестало на свои места. Конечно же, это была самооборона. Только так и должна былапоступить Динка. Только так. Только так можно было противостоять парню, которыйплотно подсадил на иглу ее и уже подбирался ко мне. Только так можно былопротивостоять парню, который хотел загнать нам в вены смертельную дозу eldopar… И он сделал бы это — рано или поздно, вот только мы его опередили…

— Пойдем, — мягко сказала я Динке. — Пойдем,перетащим его сюда. Пока не рассвело.

* * *

…Ангел оказался тяжелым. Очень тяжелым.

Как будто мы тащили не его одного, при жизни тонкого иподжарого, а весь его мертвый запиленный джаз — всех этих Томасов Уоллеров«Фэтсов» [38] и Германов «Вуди» [39]. И все ихмертвые запиленные инструменты. Поначалу Динка ухватилась за ноги Ангела, а яприподняла его под руки. Но от близости кровавого пятна меня мутило, и мы сДинкой поменялись местами.

Самым трудным оказалось спуститься по лестнице; болтающиесяруки Пабло-Иманола задевали ступеньки, и костяшки пальцев издавали при этомстранный чарующий звук: как будто Ангел напоследок решил развлечь наскастаньетами.

И Рико, притихший на время, снова захрипел и снова сталбросаться на дверь.

Преодолев лестницу, мы уселись на нижней ступеньке —передохнуть.

— Как думаешь, когда ему надоест выть? — спросилая у Динки, глядя в лицо Ангела. Прижизненная ярость незаметно соскользнула снего и черты разгладились. Они не задавали вопросов «Зачем?», они не задаваливопросов «Почему?», они были спокойными и просветленными, только и всего.

Таким же просветленным было лицо Виксан, тогда, напохоронах.

— Как думаешь, когда?

— Не знаю… Будет выть, пока не сдохнет… Как хозяин… Онведь все чувствует… пес…

— Ты думаешь?

— А ты — нет? Если его выпустить — он нам глоткиперегрызет. Пусть уж воет…

— А если кто-нибудь услышит?

— Ну, если до сих пор ничего не услышали… — неуверенноначала Динка. — Стены здесь толстые… Сад… До сих пор нас никто небеспокоил…

— А если побеспокоят?..

— Может быть… пристрелить его?

— Ты рискнешь? — Мысль заткнуть собаку ужевсплывала в моей голове. Правда, не такая радикальная. — Рискнешьпристрелить бойцовую собаку?

— Давай сначала с Ангелом разберемся, —поморщилась Динка. — А потом решим, что делать с собакой… Вернее — ссобаками… Рико здесь не один…

Динка вовремя напомнила мне о псах в оранжерее, оченьвовремя. Она права, черт возьми: сначала нужно избавиться от Ангела, псыподождут.

* * *

…Мы сбросили Пабло-Иманола Нуньеса в приготовленную для негояму без всякого почтения — как мешок с гнилой картошкой. И ударился он о мягкуюземлю с тем же звуком.

— Зарывай, — сквозь зубы бросила мне Динка. —Чем быстрее это сделаем — тем лучше.

Но что-то мешало мне взяться за лопату — и этим что-то былотиканье Ангеловых часов. Почти неслышные в доме, почти неслышные в сумрачномсаду, они вдруг снова завладели мной, они долбились в барабанные перепонкипочти так же настойчиво, как Рико в закрытую на щеколду дверь кладовки.

И это громкое тиканье сводило меня с ума.

— Не стой как дура! — Динка снова прикрикнула наменя. — Я что, одна должна корячиться?!..

— Да… Конечно… Сейчас…

Но даже когда могила была зарыта и хорошо утрамбована — дажетогда тиканье никуда не ушло, оно переместилось в мозг и теперь терзало его,громко и беспощадно. Может быть, из-за этого я и не услышала еще один звук —звук бьющегося стекла.