— Что мне делать, Семен? — спросил я. Безвсяких объяснений.

— Делай то, что должен.

— А если я не хочу делать то, что должен? Еслинаша светлая-пресветлая правда, наше честное дозорное слово и нашизамечательные благие намерения встают поперек горла?

— Ты одно пойми, Антон, — маг захрустелогурчиком. — Давно бы пора тебя понять, но засиделся ты у своих железяк. Нашаправда, какая бы большая и Светлая она ни была, состоит из множества маленькихправдочек. И пусть у Гесера сто пядей во лбу, и опыт такой, что, не дай Бог,приснится. Но вдобавок у него еще магически залеченный геморрой, эдиповкомплекс и привычка перелицовывать старые удачные схемы на новый лад. Это все кпримеру, я его тараканов не ловил, начальство все-таки.

Он достал новую сигарету, и на этот раз я нерискнул возражать.

— Антон, дело ведь в чем. Ты парень молодой,пришел в Дозор и обрадовался. Наконец-то весь мир поделился на черное и белое!Сбылась мечта человечества, стало ясно, кто хороший, а кто плохой. Так вот,пойми. Не так это. Не так. Когда-то мы все были едины. И Темные, и Светлые.Сидели у костров в пещере, глядели сквозь сумрак, на каком пастбище поближемамонт пасется, с песнями и плясками искры из пальцев пускали, а файерболамичужие племена поджаривали. И было, для полной наглядности примера, два брата —Иных. Тот, что первым в сумрак вошел, может быть, он тогда сытый был, а можетбыть, полюбил в первый раз. А второй — наоборот. Живот болел от зеленогобамбука, женщина отвергла под предлогом головной боли и усталости от скобленияшкур. Так и пошло. Один на мамонта наведет и доволен. Другой кусок от хоботатребует и дочку вождя в придачу. Так и разделились мы на Темных и Светлых, надобрых и злых. Азбука, да? Мы так маленьких детишек-Иных учим? Только кто тебесказал, старина, что все это остановилось?

Семен резко, так, что хрустнуло кресло,подался ко мне:

— Было оно, есть и будет. Всегда, Антошка.Конца-то нет. Сейчас мы того, кто сорвется и пойдет сквозь толпу, добро безразрешения творя, развоплощаем. В сумрак его, нарушителя равновесия, психопатаи истерика, в сумрак. А что завтра будет? Через сто лет, через тысячу? Ктозаглянет? Ты, я, Гесер?

— Так что тогда?

— Есть твоя правда, Антон? Скажи, есть? Ты вней уверен? Тогда в нее и верь, а не в мою, не в Гесера. Верь и борись. Еслидуха хватит. Если сердце не екнет. Темная свобода, она ведь не тем плоха, чтосвобода от других. Это, опять же, для детей объяснение. Темная свобода — впервую очередь от себя свобода, от своей совести и души. Почувствуешь, чтоничего в груди не болит, — тогда кричи караул. Правда, поздно уже будет.

Он замолчал, полез в пакет, извлек еще однубутылку водки. Вздохнул:

— Вторая. Ведь не напьемся мы, чувствую. Неполучится. А насчет Ольги, и ее слов…

Как он ухитряется все и всегда слышать?

— Она не тому завидует, что ею несделанноеможет Светлана совершить. Не тому, что у Светки впереди все, а у Ольги, если ужоткровенно, позади. Она завидует, что ты есть рядом и хотел бы любимуюостановить. Пусть даже и не можешь ничего сделать. Гесер мог, но не хотел. Тыне можешь, но хочешь. В итоге, может быть, и нет никакой разницы. А что-то всеравно цепляет. Душу рвет, сколько бы ей лет ни было.

— Ты знаешь, к чему готовят Светлану?

— Да, — Семен расплескал по стаканам водку.

— К чему?

— Я не могу ответить. Я подписку дал. Что мог— сказал.

— Семен…

— Говорю же — подписку дал. Снять рубашку,чтобы знак карающего огня на спине увидел? Ляпну чего — сгорю вместе с этимкреслицем, пепел в сигаретную пачку уместится. Так что прости, Антон. Не пытай.

— Спасибо, — сказал я. — Давай выпьем. Вдругполучится напиться. Мне надо.

— Вижу, — согласился Семен. — Приступаем.

Проснулся я очень рано. Тишина стояла, живаядачная тишина, с шорохом ветерка, к утру наконец-то прохладного. Только меняэто не радовало. Постель была мокрая от пота, а голова раскалывалась. Насоседней кровати — нам отвели комнату на троих — монотонно похрапывал Семен.Прямо на полу, завернувшись в одеяло, спал Толик: от предложенного гамака онотказался, сказав, что разболелась травмированная при какой-то заварушке всемьдесят шестом году спина и ему лучше поспать на жестком. Обхватив затылокладонями, чтобы не развалился при резком движении, я сел на кровати. Взглянулна тумбочку, с удивлением обнаружил там две таблетки аспирина и бутылку«Боржоми». Кто же эта добрая душа? Выпили мы вчера три бутылки на двоих. Потомподошел Толик. Потом еще кто-то, и принесли вина. Но вино я не пил. Хватилоостатков ума.

Запив аспирин половиной бутылки минералки, янекоторое время тупо сидел, ожидая действия лекарства. Боль не проходила.Кажется, не вытерплю.

— Семен, — хрипло позвал я. — Семен!

Маг открыл один глаз. Выглядел он вполнеприлично. Будто и не пил куда больше меня. Вот что значат лишние столетияопыта.

— Голова, сними…

— Топора нет под рукой, — буркнул маг.

— Да иди ты, — простонал я. — Боль сними!

— Антон, мы пили добровольно? Никто нас непринуждал? Удовольствие получали?

Он перевернулся на другой бок.

Я понял, что от Семена мне помощи не добиться.И в общем-то он был прав, вот только терпеть я больше не мог. Нашарив ногамикроссовки, переступив через спящего Толика, я выбрался из комнаты.

Комнат для гостей было две, но в другой дверьоказалась заперта. Зато в конце коридора, в спальню хозяйки — открыта. Вспомнивслова Тигренка о способностях к целительству, я без колебаний рванулся туда.

Нет, похоже, сегодня все ополчилось противменя. Не было ее там. Игната с Леной, против моих подозрений, тоже неоказалось. Ночевала Тигренок с Юлей. Девочка спала, по детски свесив руку иногу с кровати.

Мне сейчас было все равно, у кого проситьпомощи. Я осторожно подошел, присел рядом с широченной кроватью, шепотомпозвал:

— Юля, Юленька…

Девочка открыла глаза, поморгала. Исочувственно спросила:

— Похмелье?

— Да, — кивнуть я не решился, в голове как развзорвали маленькую гранату.

— Угу!