Она закрыла глаза и, по-моему, даже задремаласнова, при этом обняв меня за шею. Несколько секунд ничего не происходило,потом боль стала стремительно отступать. Будто в затылке открыли потайнойкраник и стали выпускать скопившуюся бурлящую отраву.

— Спасибо, — только и прошептал я, — Юленька,спасибо.

— Не пей так много, ты же не умеешь, —пробормотала девочка и засопела, ровно, будто переключилась мгновенно от работына сон. Так умеют только дети и компьютеры.

Я встал, с восторгом ощущая, что мир обрелкраски. Семен, конечно, прав. Надо нести ответственность. Но иногда на этопросто нет сил, совершенно нет. Оглядел комнату. Спальня вся была в бежевыхтонах, даже наклонное окно чуть тонировано, музыкальный центр — золотистый,ковер на полу — пушистый, светло-коричневый.

В общем-то, нехорошо. Сюда меня не звали. Ятихонько пошел к двери и, уже когда выходил, услышал голос Юли:

— «Сникерс» мне купишь, ладно?

— Два, — согласился я.

Можно было пойти досыпать, но с постелью былисвязаны достаточно неприятные воспоминания. Будто стоит лечь — и притаившаяся вподушке боль набросится снова. Я только заглянул в комнату, подхватил джинсы ирубашку, стоя, на пороге оделся.

Ну неужели все спят? Тигренок вон где-тобродит, а кто-то наверняка за беседой и бутылочкой засиделся до утра.

На втором этаже был еще маленький холл, там яобнаружил Данилу и Настю из научного отдела, мирноспящих на диванчике, ипоспешно ретировался. Покачал головой: у Данилы была очень милая, симпатичнаяжена, а у Насти — пожилой и безумно влюбленный в нее муж.

Правда, они были только люди.

А мы — Иные, волонтеры Света. Что ж тутподелать, у нас и мораль иная. Как на фронте, с военно-полевыми романами имедсестричками, утешающими офицерской и рядовой состав не только нагоспитальной койке. На войне слишком остро чувствуешь вкус жизни.

Еще здесь была библиотека. Там я обнаружилГарика и Фарида. Вот они — точно вели беседу всю ночь, за бутылочкой, и не заодной. И заснули прямо в креслах, видимо, совсем недавно: перед Фаридом настоле еще чуть дымилась трубка. На полу валялись стопки вытащенных из стеллажейкниг. О чем-то они долго спорили, призывая в союзники писателей и поэтов,философов и историков…

Я пошел вниз по деревянной винтовой лестнице.

Ну кто-нибудь найдется разделить со мной этотихое мирное утро?

В гостиной тоже все спали. Заглянув на кухню,я не обнаружил там никого, кроме забившегося в угол пса.

— Ожил? — спросил я. Терьер оскалил клыки ижалобно заскулил.

— Ну а кто тебя просил вчера воевать? — яприсел перед собакой. Взял со стола кусок колбасы, воспитанный пес, сам нерискнул. — Бери.

Пасть щелкнула над ладонью, сметая колбасу.

— Будь добрым, и к тебе — по доброму! —объяснил я. — И не жмись по углам.

Нет, ну все-таки кто-нибудь бодрствующийнайдется?

Я взял и себе кусочек колбасы. Прожевывая,прошел через гостиную и заглянул в кабинет.

И тут спали.

Угловой диванчик, даже разложенный, был узким.

Поэтому лежали они тесно. Игнат посередине,раскинув мускулистые руки и сладко улыбаясь. Лена прижималась к нему с левогобока, одной рукой вцепившись в его густую светлую шевелюру, другую закинувчерез его грудь, на вторую партнершу нашего донжуана. Светлана зарылась Игнатулицом куда-то под бритую подмышку, руки ее тянулись под полусброшенное одеяло.

Я очень аккуратно и тихо закрыл дверь.

* * *

Ресторанчик был уютный. «Морской волк», как инамекало название, славился рыбными блюдами и симпатичным корабельныминтерьером. К тому же — совсем рядом с метро. А для хиленького среднего класса,готового иногда гульнуть в ресторане, но экономящего на такси, это был факторнемаловажный.

Этот посетитель приехал на машине, старенькой,но вполне приличной «шестерке». Наметанному взгляду официантов он, впрочем,показался куда более платежеспособным, чем его машина. То спокойствие, скоторым мужчина поглощал дорогую датскую водку, не интересуясь ни ценой, нивозможными проблемами с ГАИ, только укрепляло это мнение.

Когда официант принес заказанную осетрину,мужчина на миг поднял на него глаза. Раньше сидел, водя зубочисткой поскатерти, а временами застывал, глядя на пламя стеклянной масляной лампы, а тутвдруг посмотрел.

Официант никому не стал рассказывать о том,что почудилось на миг. Показалось будто заглянул в два сверкающих колодца.Ослепительных до той меры, когда Свет обжигает и неотличим от Тьмы.

— Спасибо, — сказал посетитель.

Официант ушел, борясь с желанием убыстритьшаг. Повторяя про себя: это только отблески лампы в уютном полумраке ресторана.Только отблески света во тьме неудачно легли на глаза.

Борис Игнатьевич продолжал сидеть, ломаязубочистки. Осетрина остыла, водка в хрустальном графинчике нагрелась. Заперегородкой из толстых канатов, фальшивых штурвалов и поддельной парусиныбольшая компания справляла чей-то день рождения, сыпала поздравлениями, ругалажару, налоги и каких-то «не правильных» бандитов.

Гесер, шеф московского отделения НочногоДозора, ждал.

* * *

Те собаки, что остались во дворе, шарахнулисьпри моем появлении. Тяжело им дался фриз, тяжело. Тело подчиняется, не вдохнутьи не залаять, слюна застыла во рту, воздух давит тяжелой ладонью горячечного больного.

А душа живет.

Тяжело пришлось собачкам.

Ворота были полуоткрыты, я вышел, постоял, несовсем понимая, куда иду и что собираюсь делать. Не все ли равно?

Обиды не было. Даже боли не было. Мы ни разуне были с ней близки. Более того, я сам старательно ставил барьеры. Я ведь неживу минутой, мне нужно все, сразу и навсегда.

Нашарив на поясе дискмен, я включил случайныйвыбор. Он у меня всегда удачный. Может быть, потому что я, подобно Тигренку,давным-давно управляю нехитрой электроникой, сам того не замечая?

Кто виноват, что ты устал?

Что не нашел, чего так ждал?

Все потерял, что так искал,

Поднялся в небо — и упал?

И чья вина, что день за днем

Уходит жизнь чужим путем,