– А это за то, что я ни одной ночи нормально не спала. Тычто, не мог позвонить? Я думала, тебя на свете нет. Думала, ежика совы съели! –Алтын издала странный звук, отчасти похожий на всхлип, но черные глаза при этомостались сухими и все такими же непримиримыми. – Сижу тут как маньячка с ножомв рюкзаке. Хотела этому жирному борову Coco брюхо за тебя вспороть!

Она все так же бесслезно всхлипнула, кинулась назад к креслуи достала из рюкзачка хлебный нож, знакомый Фандорину по бескудниковскойквартире. Одна из секретарш вскрикнула, другая вскочила на ноги и потянулась ккрасной кнопке, что неприметно расположилась на стене чуть выше поверхностистола.

Николасу стало невыносимо стыдно. Какой же он эгоист! Да, онпозвонил, услышал ее голос, убедился, что жива и успокоился. А каково было ей?Он совершенно об этом не думал. С другой стороны, мог ли он предполагать, чтоиз-за какого-то недовинченного британца Алтын лишится сна и даже замыслитсмертоубийство?

Фандорин подошел к маленькой журналистке и дрожащим голосомсказал:

– Я так виноват перед тобой. Сможешь ли ты когда-нибудь меняпростить?

– Нет! – злобно ответила она. – Никогда! Наклонись, юшкувытру. Смотреть противно.

Николас, которому не слишком ласково вытирали платкомокровавленные губы, смущенно покосился на невольных свидетельниц этойафриканской сцены и увидел, что молоденькая секретарша широко-широко раскрылаглаза, а вторая, платиноволосая, убрала руку от кнопки и подает ему какие-тознаки: шепчет что-то, кивает – вроде как подбадривает или даже подгоняет. Вкаком, собственно, смысле?

Он перевел взгляд на Алтын. Такая маленькая, а такая опаснаяи непрощающая. Малодушно промямлил:

– Как же мы с тобой будем?..

Хотел сказать «дальше», но не договорил, потому что она самасказала – ему нет прощения. Никакого «дальше» у них быть не может. Эта мысльвдруг показалась ему совершенно невыносимой.

Ответ прозвучал неожиданно. Можно даже сказать, загадочно.

Алтын оценивающе осмотрела все два метра николасова роста,покачала головой и вздохнула:

– Да, это будет непросто. Но ничего, как-нибудь приладимся.

Николас решил, что ослышался или же – в силу своейиспорченности и неумеренного воображения – неправильно понял, но сзадираздалось прысканье.

Молоденькая секретарша хихикала в ладошку. Зато втораясмотрела на долговязого магистра и маленькую брюнетку со странным выражением,одновременно мечтательным и грустным.

Алтын взяла Фандорина за руку.

– Ладно, Ника, будет публику развлекать. Едем домой.

Он шел за ней по коридору, стараясь делать шаги покороче, идумал: что же там было за слово такое, в письме Корнелиуса? Единственное,которое не сохранилось. «Отодвинь книгу и ….» Отодвинь – и что?

Приложение:

Лимерик, сочиненный Н.Фандориным два месяца спустя, в деньбракосочетания

Летят перелетные птицы,

Чтоб вовремя с Севера смыться.

Но я же не гусь,

Я здесь остаюсь.

На кой мне нужна заграница?

Не зря гнал капитан фон Дорн доброго коня галопом по темнымулицам, не зря терзал благородного текинца шпорами и хлестал плеткой. Успел вказарму к самой побудке и самолично проверил готовность каждого мушкетера. Вполовине пятого четыре плутонга, все сто двадцать четыре человека стояли водворе квадратом. В свете факелов блестели ребристые шлемы и лезвия алебард.Корнелиус рассудил, что мушкетов сегодня в караул лучше не брать – все равно,как бы ни повернулось дело, палить в Кремле нельзя, а вот пустить в ход древкиалебард очень возможно, что и придется.

Завтрак – кружку горячего сбитня и по два пирога – солдатысъели не выходя из строя, потому что в любую минуту мог прибежать нарочный избоярского терема. Простояли так час, начали мерзнуть. Фон Дорн отпустил дваплутонга греться. Через четверть часа вернул во двор, дал погреться двумостальным. Сам холода не чувствовал – все-таки не стоял на месте, расхаживал подвору. И тревожился, чем дальше, тем сильнее. Происходило что-то непонятное.

В семь часов не выдержал, пошел на боярский двор узнавать,что стряслось. Уж не проспал ли канцлер великое дело?

Нет, Артамон Сергеевич не спал. Капитан нашел его вкабинете, где Матфеев и Иван Артамонович, оба в узорчатых кафтанах, подкоторыми позвякивали кольчуги, сидели у стола и, судя по хмурым лицам, великакой-то непростой разговор.

– А, капитан, – обернулся на просунувшегося в дверь фонДорна боярин. – Я про тебя и забыл, не бери в обиду. Службы тебе сегодня небудет. Отпускай своих солдат. После сюда приходи, говорить с тобой буду.

Озадаченный, Корнелиус вернулся к роте, велел всем идти вказарму, но на всякий случай держаться кучно, по плутонгам. Ну, как передумаетбоярин?

Когда вернулся в хоромы, Артамон Сергеевич был уже один.

Говорил коротко, хмуро:

– Ночью враги мои собрали Думу без меня. Еще тело государеволежало не прибранное. Таисий, пес латинский, вместо того чтоб молитвы надусопшим читать, тайно разослал гонцов по ближним боярам. Васька Галицкий сСонькой говорили с каждым. Кого улестили, кого припугнули. Многие, кого я засоюзников держал, переметнулись. Оно и понятно – слабая власть боярам слаще,чем сильная. При мне бы не забаловали… Теперь всё. Царем поставили Федора.Постановили отнять у меня большую печать. Стрелецкий и Малороссийский приказы,а еще Аптекарский – это, наверно, чтоб государя не отравил или колдовскимснадобьем не употчевал. – Матфеев горько усмехнулся. – Посольские дела пока замной оставили. Через месяц, много через два отберут и их. Пошлют воеводойкуда-нибудь в Царевококшайск, а там, вдали от Москвы, и вконец добьют. Вот так.Корней. Надо было не пристойность блюсти, а еще вчера, над смертным ложемгосударевым, их за горло брать. И на старуху бывает проруха.

Фон Дорн стоял в струнку, вникал в смысл страшного известия.Высоко сияла звезда Артамона Сергеевича, да взяла и враз погасла. Его в ссылку,а куда тех, кто ему верно служил? Хорошо еще, если обратно в полк загонят.