— Я не поддамся твоему фальшивому обаянию, ты, мошенник.Достаточно и того, что ты обманул мою сестру. Ты таскал нас за собой по всемумиру, рассказывая сказки о райской жизни в Америке. Никогда себе не прощу, чтоотпустила ее и сама за вами поехала. Но исковеркать жизнь ее единственнойдочери я тебе не позволю! Девочка почти невеста, но в ней нет ничего женского.Настоящий мальчишка! Всю жизнь носит брюки и сапоги. Лицо загорелое,обветренное, как у дикарки. А чертыхается, будто язычница! Что за манеры, чтоза речь! Волосы торчат во все стороны. Ни с того, ни с сего сообщила мне, чтовыходить замуж ей пока неохота, но «объект» уже есть, некий Рафаэль Бенавенте,и скорее всего в один прекрасный день она попросит его напей жениться.

Эта юная леди, если вообще ее можно назвать так, нестесняясь, говорит о том, что намерена сделать предложение мужчине, да ещекакому! Бродяге-испанцу, знающему все на свете, как она с гордостью заявила,даже способы мошенничества в карточной игре!

А теперь, — заключила тетушка Корнелия торжествующим тоном,— попробуй-ка оправдаться!

Шерри, затаив дыхание и улыбаясь, ждала достойной отповедиотца этой отвратительной женщине с кислым выражением лица, которая втерлась кней в доверие, все выпытала и использовала против нее же.

— Шерри не ругается! — с плохо сдерживаемой яростью возразилотец.

Однако Корнелия нисколько не испугалась, как это бывало сдругими, когда Патрик Бромлей выходил из себя.

— Не ругается! — выпалила она. — Не далее как нынче утромушибла локоть и выругалась на двух языках! Я слышала!

— В самом деле? — ехидно процедил сквозь зубы Патрик.

— И ты поняла?

— Я достаточно владею латынью, чтобы понять, что «Diosmio!»— это богохульство.

— Ошибаешься! Это всего лишь означает «Боже мой», — возразилПатрик, и тут Шерри по его тону определила, что он оправдывается. — Видимо, этобыли слова одной из молитв, о которых ты так печешься!

Шерри заглянула в замочную скважину и увидела, что отец покраснелто ли от смущения, то ли от злости и сжал кулаки, зато тетя Корнелия стоялаперед ним, холодная и неподвижная, как каменная статуя.

— Твои слова — лишнее подтверждение тому, как мало ты знаешьо молитвах и о своей единственной дочери, — презрительно парировала Корнелия. —Меня мороз подирает по коже при мысли о том, с какими людьми ты позволял ейобщаться. С карточными шулерами, сквернословами и пьяницами. И тебя нискольконе смущало, что они видят твою дочь в столь непристойном виде. Одному Богу известно,какие чувства она в них пробуждала со своими нечесаными рыжими волосами, какгулящая девка. Один индеец чего стоит! Ее любимый друг, этот дикарь, которыйспит с собаками.

Еще за минуту до того, как тетя упомянула индейца, Шерриуслышала, как отец заскрежетал зубами от ярости, и со страхом и в то же время снадеждой подумала, что вот сейчас он поставит этой противной тете Корнелиисиняк под глазом за то, что она говорит такие гадости. Но вместо этого онобрушил на тетку поток колкостей и оскорблений.

— Ты ехидная, злая старая дева, Корнелия, всех мужчинсчитаешь скотами, которые только и знают, что волочатся за каждой юбкой. Но вседело в том, что ни один из них даже не плюнул в твою сторону. За это ты их иненавидишь! Скажу тебе больше. — От волнения отец сейчас говорил с сильнымирландским акцентом. — Шерри скоро четырнадцать, но она так же непорочна иплоскогруда, как ты! Так что, милая Нелли, — теперь настала его очередьторжествовать, — бедняжка Шерри по всем показателям твоя точная копия. А натебя никакой мужик не клюнет, если даже выпьет все запасы спиртного на свете,поэтому о Шерри нам нечего беспокоиться.

Из всей тирады отца Шеридан поняла лишь, что ехидная, злаястарая дева получила по заслугам, и едва не закричала от радости, но вовремяприкрыла рот рукой. Однако тетку Корнелию, как оказалось, не так-то легкопронять оскорблениями. Она вздернула подбородок и, сверля зятя глазами,парировала все с тем же презрением:.

— Насколько я помню, Патрик, тебе выпивка не требовалась! Нетак ли?

Шерри ничего не поняла, отец, как ей показалось, тоже пришелв замешательство, потом в ярость и вдруг… успокоился.

— Молодец, Корнелия, — уже мягко сказал он. — Сейчас в тебеговорит старшая дочь эсквайра Фарадея. Я уже не помню, какой ты была, но ты незабыла, верно? — От гнева отца и следа не осталось, когда он оглядел маленькуюубогую комнатушку, и, сокрушенно покачав головой, с жалостью улыбнулся. — Неважно, что твой дом величиной с клозет в особняке Фарадеев, что ты едва сводишьконцы с концами, обучая чужих детей хорошим манерам, главное, что ты осталасьдочерью эсквайра Фарадея, гордой и надменной.

— Тогда ты, может быть, вспомнишь, — уже спокойнее сказалатетушка Корнелия, не собираясь, однако, сдаваться, — что мать Шеридан была моейединственной сестрой. И если бы она увидела, Патрик, во что ты превратил еедочь, в какое посмешище, поверь, она пришла бы в неописуемый ужас. Впрочем,нет, стала бы стыдиться ее.

Шеридан замерла. «Стыдиться своей дочери? Но это невозможно!Мама любила меня». И перед глазами Шерри одна за другой промелькнули картины ихжизни с мамой на ферме… Они собираются ужинать, мама с аккуратно уложенным назатылке пучком надевает белый накрахмаленный фартук и накрывает на стол, мамарасчесывает Шерри волосы до тех пор, пока они не начинают трещать, мамапридвигается поближе к свету и кроит Шерри нарядное платьице из купленных послучаю обрезков кружев и хлопчатобумажной ткани.

Вспомнив о том, какой аккуратной была всегда ее мама,Шеридан широко раскинула руки и осмотрела себя. Мужские сапоги, потертые ипыльные — Шерри не любила возиться со шнурками; брюки из оленьей кожи все впятнах и совсем ветхие на седалище. Их поддерживает сделанный индейцем широкийпояс с бахромой, который в то же время прикрывает куртку. Было чего стыдиться…

Шерри обернулась на маленькое зеркальце над умывальником,подошла поближе, чтобы взглянуть на свое лицо и волосы, и, невольнопопятившись, остановилась как вкопанная. Затем поморгала и тряхнула головой,словно хотела прогнать наваждение. Постояв минутку в полной растерянности,Шерри попыталась привести в порядок копну своих длинных рыжих волос, повыражению тети, как у гулящей девицы. Но распутать их было невозможно. Тогдаона попробовала пригладить их хотя бы с боков, но ничего не получалось;непромытые слежавшиеся пряди спружинили и заняли свое прежнее положение. Да,она ни капельки не похожа на свою мать. И не только. Она вообще не похожа наособу женского пола. Но до настоящего момента ее это нисколько не волновало.

В кого, сказала тетя Корнелия, она превратилась? Впосмешище? Да, да, именно так она и сказала.