– Какая разница? Я здесь.

– А ты представь, – упрямо повторил Семецкий. – Это игратакая. Когда что-то не нравится, представь – как оно было бы иначе.

– Это нечестно.

– Почему нечестно? Нет, ты мне скажи, ты хочешь быть наАвалоне?

– Да! – зло сказал я.

Тогда неожиданно заговорил Стась:

– Попроси основу. Тебя отправят на Авалон.

Я только засмеялся. Но Стась упорно продолжал:

– Ты не понимаешь, какие ощущения испытывают друг к другуклоны. Особенно – основа к копиям. Ты мог стрелять в основу, но ее симпатии ктебе это не отменит. Ты для нее – всего лишь заблуждающийся, обманутый ребенок.Тебе сотрут память обо всем, что происходило на Новом Кувейте, и отправят наАвалон. Поверь мне. Достаточно только попросить.

– Это не то! – воскликнул я. – Да ты же сам понимаешь, этосовсем не то! Это уже будет почти как самоубийство, память потерять!

– Тогда попроси оставить тебя в покое здесь, на планетахИнея, – продолжал Стась. – Будешь ходить в школу, играть в футбол и ловитьрыбу. Какая для тебя разница?

Я подумал, что, наверное, Стась прав. Я ведь помнил, какаятревога была в голосе Ады Снежинской: «Отвечаете за него головой!»

– Какая разница? А когда начнется война, что будет?

– Не будет войны, – устало сказал Стась. – Империя пошла насепаратные переговоры с Инеем. Будет закреплен статус-кво – две человеческиецивилизации в галактике. Пусть тешатся своим владычеством. Пусть строят такоеобщество, которое им нравится. Время покажет, кто прав.

– Снежинская никогда на это не согласится! Ей надо все исразу!

– Все, но не сразу. Они понимают, что сейчас перевес не наих стороне. Уничтожить Империю Иней может, а вот победить – нет. Сноу и всемостальным клонам не нужны планеты-пепелища. Императору они тоже не нужны. Будетхудой мир.

Он замолчал. Я посмотрел на Лиона, на Семецкого с Наташкой.Они не выглядели удивленными. Они уже это знали. И верили Стасю.

– Не хочу я жить на Новом Кувейте, – прошептал я. – Не хочуя быть клоном Снежинской. Я Тиккирей. Тиккирей с планеты Карьер! Я сам по себе!

Никто не сказал ни слова.

– Ты же меня сделал таким, – сказал я Стасю. – Это же тыменя учил, что надо самому выбирать свой путь, что принуждать людей – плохо,что рабство – хуже смерти, что друзей не предают, что у человека всегда долженбыть выбор. Как я буду здесь жить? Я не смогу. Никак не смогу!

Я посмотрел на Лиона – и тот опустил глаза. А каково емувыбирать, ведь у него здесь отмороженная семья… Хотя с чего я взял, что емупозволят выбирать?

– Лучше пусть мне сотрут память и вернут на Авалон, – сказаля. – Пусть я забуду, что я – клон диктатора. И про то, что ты меня предал, –тоже забуду. А ты, когда вернешься на Авалон, не говори мне об этом.

– Тиккирей, я тебя не предавал, – спокойно ответил Стась. –А на Авалон я не вернусь. Меня казнят. И Юрия Михайловича тоже казнят. НасчетСашки, Лиона и Наташи я не уверен, но по законам Инея за государственныепреступления отвечают и несовершеннолетние. Шанс спастись есть только у тебя.

Я замотал головой.

– Постарайся понять, что это неизбежно, – продолжал Стась. –Я – террорист. Я даже не состою на официальной службе у Императора, на меня нераспространяется действие законов о военнопленных. И на Семецкого – тоже. Сточки зрения закона – любого закона, мы не более чем шайка преступников,виновных в убийствах, диверсиях, попытке угона корабля, подлоге документов,сопротивлении властям… да мало ли еще в чем. По законам военного времени насдаже не обязательно судить.

– Надеюсь, что они не тронут девочек, – пробормоталСемецкий.

– Юрий Михайлович, а вы как сюда попали? – спросил я. – Гдеваши «Лютики»?

– Нас захватили вчера ночью, во сне. Накрыли весь лагерьпарализаторами. Жертв не было… – Семецкий жалобно улыбнулся. – Надеюсь, что небыло. А три часа назад, незадолго до того, как доставили тебя, меня вдругперевели в эту камеру.

– За нами давно следили, – сказал Лион. – Наверное, сразупосле того, как мы объявились в мотеле.

– Та девушка, из «Заселения», она тоже клон, – сказал я. –Только, кажется, она живет со своей памятью…

– Она не просто клон. Она клон клона, – сказал Стась. – Незнаю, что это за сдвиг в психике, но копиям Снежинской нравится размножатьсятаким образом.

У Лиона округлились глаза.

– Так они же все планеты заселят! Вытеснят обычных людей!

– Не думаю. – Стась покачал головой. – Властные структуры –заполнят, это возможно. А вытеснять сантехников и рабочих… зачем? Кто захочетбыть дворником?

Он улыбался и вообще выглядел таким спокойным, что все егослова про казнь, про законы военного времени казались шуткой. И я на секундуподумал, что Стась просто пугает меня, заставляет себя жалеть.

Потом я вспомнил родителей. Какими веселыми и шумными онибыли в последний вечер.

– Им нужна власть и только власть, – продолжал Стась. – Всемклонам Эдуарда Гарлицкого, и мужчинам, и женщинам. Это самый сильный наркотик –власть.

– Ты мне опять врал, – сказал я. – Ты даже про Гарлицкогознал! Ты мне врал, Стась!

Сам не понимая, что делаю, я встал, подошел к Стасю… и обнялего.

– Почему же ты меня обнимаешь, Тиккирей? – ласково спросилСтась.

– Потому что ты не проговорился бы случайно, – сдерживаяслезы, сказал я. – Потому что… потому что врут все…

– А жалеют о своей лжи немногие, – тихо сказал Стась. Егорука похлопала меня по плечу. – У меня есть свои пределы откровенности,Тиккирей. Я не могу нарушить приказ совета, не могу переступить через данноеслово. Помнишь, как умер агент Инея, лейтенант Карл?

– Его звали Карл? – спросил я. Глаза я не открывал.

– Да. Я помню имена всех, кого убил… Тиккирей, я не могсказать тебе, что ты – клон нашего противника. Я даже не успел бы договорить,Тикки.

– А теперь можешь? – спросил я.

– Теперь могу.

– Что-то изменилось? Это из-за переговоров о перемирии?

– Да, – сказал Стась.

И вдруг я понял – сейчас он врет. Это вовсе не из-запереговоров. Тут что-то другое. Но врет Стась не мне, а тем, кто смотрит сейчасна нас, тем, кто анализирует каждый обертон голоса, дрожь каждого мускула,каждую выкатившуюся из глаз слезинку и выступившую на лбу капельку пота. Онврет – и хочет, чтобы я это знал. Только я.