Потому что все еще не закончилось!

Потому что Стась предвидел и эту тюремную камеру, и моислезы, и безжалостный прицел следящих датчиков.

У фагов нет окончательного и самого главного плана. Все ихпланы – как матрешка, один внутри другого, вот только до самого последнего врядли доберешься.

– Стась, а если бы Империя победила – что бы сделали склонами? – спросил я.

– С теми, кто не запятнал себя участием в мятеже, – ничего.Те, кто согласился принять память основы, были бы поставлены под строжайшийнадзор и лишены права размножаться.

– А такие, вроде меня?

– Ничего. Видимо, приглядывали бы. Но без ущемления вправах.

– Я не хочу никакой власти, – сказал я. – Я только хочу,чтобы не было войны. Чтобы тебя не казнили. Чтобы Лиона, Наташку и всехдевчонок отпустили. Чтобы Семецкий не умер!

Семецкий тихо засмеялся:

– Вот это уж вряд ли… Знаешь, сколько мне лет, мальчик? Такили иначе, а пора.

Я не стал с ним спорить. Я спросил Стася:

– Если я попрошу основу – она может вас отпустить? Если ясоглашусь остаться на Новом Кувейте?

Стась размышлял. Нет, неверно. Он не размышлял. Он тянулвремя, теперь я это понимал.

– Попробуй, – сказал он.

– Да никто нас не отпустит, Стась! – выкрикнул Сашка. –Стась, да как ты можешь надеяться на такое?

Маленький фаг не понимал! Даже он не чувствовал техинтонаций, которые ловил в словах Стася я. Может быть, потому, что Стасьговорил сейчас только для меня?

Я выпрямился, подмигнул Лиону – тот ошарашенно смотрел наменя. И крикнул в пространство:

– Эй, вы! Я хочу говорить со своей основой! Я хочу говоритьс Аделаидой Снежинской! Слышите? Немедленно передайте ей, что Тиккирей проситвстречи!

Ничего не произошло. И никто мне не ответил. Но не прошло иминуты, как дверь камеры с тихим шипением уехала в стену. На пороге стояли двоеохранников в силовой броне. В глубине коридора стояли еще несколько.

– На выход. Всем! – скомандовал охранник. Голос, пропущенныйчерез динамики брони, стал жестким и холодным, будто у робота из мультика.

– А как прикажете мне передвигаться? – сварливо сказалСемецкий. – Верните кресло! Или на ручках понесете?

Охранник склонил голову, будто вслушиваясь в чей-то тихийголос. Кивнул:

– Кресло вам сейчас вернут.

– Проверили, бомб не нашли? – ехидно спросил Семецкий. –Небось по винтику разбирали?

– Разбирали, – признал охранник.

– Выпишите мне счет, я заплачу вам за профилактику этогоантиквариата, – желчно пообещал Семецкий.

Когда нас вели по коридорам, я понял, что мы все еще вкосмопорте. Часть пути проходила в герметичной стеклянной трубе-галерее,тянущейся под крышей зала ожидания. Метрах в двадцати внизу было шумно,многолюдно и совершенно буднично. Люди с чемоданами, люди с тележками исумками. Носились, беззвучно разевая рты, возбужденные дети; за столиками кафепассажиры дожидались объявления рейсов; к регистрационным стойкам тянулиськоротенькие очереди. Военных и впрямь было многовато, но для них огородилибарьерчиком часть зала, там они и терялись – серо-зеленая колышущаяся масса.

Чего ждет Стась?

Высадки имперского десанта?

Но это будет кровавое побоище, а никак не спасение. Инейготов к войне. Мужчины и женщины будут сражаться, дети – кусаться и царапаться,парализованные старики – осыпать солдат проклятиями. Это не спасение.

Чего же ждет Стась?

Я покосился на него, но спрашивать, конечно, не стал. Стась,единственный из нас, был закован в наручники – не современные, магнитные, аобычные, с цепочкой между браслетами. Впрочем, его это ничуть не смущало. Он очем-то негромко говорил с Семецким, катящим на своей коляске. Охранникикосились, но разговору не мешали.

Пройдя над залом ожидания, мы еще какое-то время шликоридорами служебной зоны космодрома. Здесь военные попадались чаще. А в одномзале, мимо которого мы проходили, солдат было будто сельдей в бочке. Они сиделина полу, сжимая в руках длинные лучевые карабины старого образца. Через широкооткрытые двери в нас шибануло кислым запахом пота, вентиляция не справлялась.Словно они тут уже сутки сидят!

Но лица солдат оставались серьезными, суровыми,воодушевленными.

Как смогут имперские солдаты сражаться с миллионамифанатиков?

– Не боишься, Тиккирей? – спросил меня Стась.

Я помотал головой.

– Когда-то я очень боялся смерти, – сказал Стась. – Даже несамой смерти… почему-то представлялось кладбище зимой. Поземка над ледянойземлей, голые ветви деревьев и никого вокруг. Ни человека, ни птицы, ни зверя.Гадко. Я даже решил, что попрошу похоронить меня на теплой планете… если будет,что хоронить. Например, на Инее.

– Разве Иней теплая планета? – спросил я. Как будто это быловажным!

– Очень. Там не бывает минусовой температуры. Она получиланазвание за вид с орбиты – из-за особенностей климата облака на Инее длинные итонкие, перистые, будто планета вся заиндевела. Смешно, правда? – Он помолчал ипродолжил: – Но теперь я думаю, что Новый Кувейт ничуть не хуже.

– Стась, зачем ты грузишь мальчика! – возмутился Семецкий.

– Мы прощаемся, – спокойно ответил Стась. – Я хочу, чтобы тыпонял, Тиккирей… жизнь каждому отмеряет разной мерой. Но возможность выбратьсвою смерть жизнь дает всем. Может быть, это важно.

Дальше мы шли в молчании. Я хотел взять Стася за руку, нобоялся, что его ладонь окажется холодной как лед.

Наконец мы вошли в какой-то зал, и охранники остановились.

Странное место. Я-то думал, что нас приведут в госпитальнуюпалату – ведь Ада Снежинская ранена. Или в какой-нибудь кабинет.

А это было что-то вроде цеха или лаборатории. Балки и краныпод потолками, решетчатые мостики над исполинскими баками и чанами. Огромныестанки – выключенные, но все равно издающие какие-то звуки. Представляю, какони грохочут при работе.

– Забавно, – сказал Стась. – Это станция по перезарядкетопливных элементов. Господа, мы собираемся разыгрывать драму изпроизводственной жизни?

Охранники не ответили. Похоже, они и сами были удивленыместом, куда нас привели.

– Ведите их сюда, – послышался издали голос. Знакомый голосбабы Ады.