"Я тоже так думаю, – кивнул я. – ТетушкаКуин, я влюбился. Вон в ту девушку. Поверни голову. Ты глазам своим неповеришь".

"Боже мой! – поразилась тетушка. – Это ведьодна из Мэйфейров".

"Как ты можешь такое говорить!" – ужаснулся я.

Отец Кевинин едва слышно хмыкнул.

"Полно, мисс Куин, – сказал он с улыбкой, –вы всегда отлично выносили мое общество. Даже больше того, я знаю, что выпроделывали немалый путь на машине только для того, чтобы послушать, как яслужу мессу в церкви Успения Богоматери".

"Вы прекрасно проводите мессу, отец Кевинин, –ответила тетушка, – и вы служитель Господа, как все мы хорошо знаем,священник Римско-католической церкви, никто с этим не спорит, но сейчас мыговорим о вашей двоюродной сестре Моне, если я не ошибаюсь. Вот именно, Моне, аэто совсем другое дело. Дорогие, думаю, нам пора домой. Квинн, милый, тебя ужевыписали, из палаты убрали все твои вещи. Нэш, вы не станете возражать,если..."

"Тетушка, что происходит?" – спросил я.

"Мы уходим, дорогой. Мистер Оливер, к сожалению, немогу сказать, что была рада нашему знакомству. Однако я оценила ваши добрыенамерения".

"Пожалуйста, возьмите это", – сказал он,передавая тетушке свою карточку.

Я по-прежнему держал его визитку в руке, а тут спрятал ее вкарман. И оглянулся на ослепительную девушку. Наши взгляды встретились, и уменя в голове прозвучало так четко, словно это произнес Гоблин: "УголПервой и Честнат-стрит".

Гоблин исчез. Меня поспешно вывели из ресторана. Никогдапрежде я не испытывал такой злости и изумления! Я опомнился, только когда мыподошли к машине, и потребовал, чтобы все остановились.

"Гоблин! – закричал я. – Вы что, непонимаете? Он остался наверху, досаждает ей сейчас. Гоблин, вернись комне".

В ухе словно шевельнулся муравей – это холодно забормоталГоблин, стараясь меня успокоить:

"Ты дурак, Квинн. Я вовсе не хочу быть с ней. Она меняне любит. Я ей не принадлежу. Я с тобой. Я твой. Квинн и Гоблин – одноцелое".

"Слава богу", – прошептал я.

Огромный длинный лимузин выехал за ворота, и тогда яразрыдался, как ребенок.

"Вы ничего не понимаете, – сказал я. – Онавидела Гоблина. И я ее люблю. Она самое прекрасное создание из всех, что язнаю".

Той ночью мы с Нэшем подружились. Я редко с кем сходился такблизко, как с ним. Наша дружба длилась всю мою смертную жизнь. Он провел рядомсо мной много часов, пока я изливал ему душу, а он старался успокоить мою больпосле той роковой встречи с Моной Мэйфейр.

Я посвятил его в мельчайшие подробности – рассказал опанике, накатывавшей на меня после смерти Линелль, и даже осмелился поведатьему в завуалированном виде, как меня путают недавние перемены в Гоблине.

Разумеется, я рассказал ему и о незнакомце, в существованиекоторого, видимо, никто не верил, так что в самом скором времени я ожидал, чтоменя обвинят, что я сам написал его письмо ко мне.

Утрата Линелль чуть не лишила меня рассудка. Я буквальносходил с ума, когда думал об этом.

Низкий голос Нэша, его сильная рука, обнимавшая мои плечи,мягкое похлопывание по моему колену – все это не просто дарило мне утешение.Было в нем что-то очень достойное и в то же время не чопорное, врожденнаяобходительность и в то же время естественность. Я почувствовал, что могудоверять ему всей душой, и даже поделился с ним своими эротическимипохождениями – и с любимым Гоблином, и с ужасной Ревеккой. Я даже рассказалему, что переспал с Жасмин.

Не знаю, чему Нэш поверил. Быть может, он решил, что ябезумец? Не знаю. Только знаю, что он был очень честен со мной в каждом своемслове, каждом жесте. Я знал, что он уважает меня, и это уважение стоило дорожевсего. Я знал, что он сочувствует мне, потому что я так молод, и в то же времяон воспринимал меня серьезно. В ту ночь он снова и снова повторял, что понимаетменя, что сам переживал подобное в моем возрасте. Наш длинный разговор мыначали в парадной гостиной, которую наши несколько постояльцев, к счастью,освободили рано, а закончили мы за кухонным столом, поглощая кофе как топливо,хотя свои порции я щедро сдабривал сливками и сахаром.

Потом пришла Большая Рамона и шуганула нас оттуда. Тогда мыпрошли на старое кладбище, и я рассказал Нэшу о духах, которых видел. Выложилему то, что мне хотелось бы рассказать Моне.

Мы стояли под большим дубом, когда забрезжил рассвет, итогда я сказал Нэшу, что всегда буду его любить.

"Что бы с нами дальше ни случилось, – сказаля, – какие между нами ни сложились бы отношения, будем ли мы друзьями илипросто останемся учителем и учеником, поедем ли мы в конце концов в Европу илибудем учиться здесь – я никогда не забуду, что ты выслушал меня сегодня, яникогда не забуду твою искреннюю доброту".

"Квинн, ты измученная душа, – сказал он. –Вероятно, это даже к лучшему. Не стану отрицать, общаться с тобой мне будет непросто. Да, я хочу быть твоим учителем. Для меня честь стать твоим учителем, ия уверен, вместе мы сможем кое-чего добиться. Но ты пока меня не знаешь, иможет так случиться, что ты переменишь свое мнение обо мне, когда кое-чтопрояснится".

"Ничто не изменит мою любовь, Нэш, – ответиля. – Как ничто не изменит мои чувства к Моне Мэйфейр".

Он ободряюще мне улыбнулся.

"А теперь тебе пора вернуться в дом и переодеться, –сказал он. – Сегодня огласят завещание твоего дедушки, не забыл?"

Разве можно было такое забыть?

Я наскоро проглотил сытный завтрак в кухне, а потом поднялсяк себе, чтобы принять душ и переодеться, слегка опасаясь, что в ванной увижуследы ремонта, но все было сделано идеально.

Испытывая небывалый подъем и легкость, как бывает, когдаодержишь внутреннюю победу над собой, я залез в лимузин вместе с тетушкой Куини Пэтси, которая вырядилась, будто нарочно, в красную кожу и выглядела какнастоящая дешевка; еще с нами ехала Жасмин, затянутая в великолепный черныйкостюм и в туфлях на каблуках. Вот такой компанией мы отправились в городскуююридическую контору. Большая Рамона и Феликс тоже должны были поехать, но вдоме оставалось столько дел, что они не могли отлучиться. За рулем лимузинасидел Клем, которого предупредили, что в контору он поднимется вместе с нами.Рядом с ним на первом сиденье ехала Лолли, ее тоже включили в числоприглашенных.