— Попробуй. Но только молча.

Когда верная Тома заглянула в кабинет и сообщила, что емупора в Кремль, голова почти прошла. То ли таблетки подействовали, то ли Наташинмассаж.

— Да, мне тоже пора, — сказала Наташа, — как раз черезполчаса я обедаю Желатинова в «Метрополе».

— Кого?

— Ты не знаешь Желатинова? Он писатель, жутко раскрученный,председатель комиссии по премии «Шедевр века», член Общественной палаты иМеждународного клуба классиков. Сегодня я его обедаю, на той неделе везу вМилан, одевать. Что ты так смотришь? Думаешь, он поест, оденется и кинет нас?

— Нет. Разумеется, не кинет. Скажи, а на фига Светикулитературная премия «Шедевр века»?

— Ну, как это — на фига? — обиделась Наташа. — Светик хочет!

***

Оказавшись дома, Пётр Борисович улёгся на диван в своёмкабинете, надел наушники.

— Дмитрий Николаевич, вы что-нибудь рассказали дочери?

— Нет.

— Почему?

— Поймите, все это очень сложно. Я пока не могу разобратьсяв собственных чувствах, не знаю, как мне относиться к этому человеку. Конечно,мне жаль его, я готов признать, что он мой родной отец, мы действительно с нимпохожи, но я прожил огромную жизнь без него, он — без меня. У нас совершенноразные, противоположные взгляды, убеждения.

— Дмитрий Николаевич, подождите, не нервничайте, выслушайтеменя спокойно.

— Я уже в десятый раз слушаю вас спокойно и не понимаю, чеговы хотите? Пожалуйста, одну минуту. Будьте добры, ещё водички без газа. Мненужно принять витамины.

Возникла долгая пауза. Было слышно, как звякнул стакан, какЛукьянов запил свои таблетки. Потом заговорил Иван. В голосе его звучала лёгкаяусталость, но никакого раздражения.

— Хорошо. Давайте начнём сначала. Ваш прадед, МихаилВладимирович Свешников, сделал великое открытие. Возможно, самое великое вобласти биологии и медицины. Вся информация о нём хранится у вашего отца,Михаила Павловича Данилова. Он, в силу своего возраста, характера, по каким-тоодному ему ведомым причинам, не желает, чтобы открытие его деда было переданосовременным учёным, специалистам, исследовано и в дальнейшем использовано наблаго всего человечества.

— Иван Анатольевич, скажите, вы сейчас выступаете от именисовременных учёных или от имени всего человечества?

Опять пауза. В наушниках шорохи, далёкие невнятные голоса,звон посуды. Наконец голос Зубова произнёс:

— Пожалуйста, два эспрессо. Нет, спасибо, десерта не надо.

Тишина. Щелчок зажигалки.

— Дмитрий Николаевич, вам самому уже немало лет. Неужели выне хотите увидеть ваших будущих внуков?

— Ого, вы, кажется, мне угрожаете?

— Избави Бог! Я имел в виду совсем другое. Препарат, которыйоткрыл ваш прадед, может продлить жизнь, вернуть молодость, излечитьбезнадёжные страшные болезни.

— Да ерунда это! Кто вам сказал? Михаил ВладимировичСвешников был хирургом, биологом, серьёзным учёным, а не шарлатаном-алхимиком.

— Это вовсе не ерунда. Именно потому, что он был серьёзнымучёным, а не шарлатаном, это никак не ерунда. Мне известно из достоверныхисточников, что целый ряд опытов прошёл успешно. Были опыты на людях.

— И где же они, эти люди?

— Разве ваш отец не говорил вам?

— Нет. Мы вообще не касались этой темы.

— Как? Но я же просил вас!

— Простите. Я не умею вытягивать информацию. У меня другаяпрофессия.

— То есть он вообще не рассказывал вам о Свешникове? О своёмдеде, вашем прадеде?

— Почему? Рассказывал, очень много.

— Что именно?

— Ещё раз простите, но это вас не касается.

Они замолчали. Официант принёс кофе. На этот раз пауза былаещё длиннее. Что-то тихо шуршало, постукивало. Первым заговорил Лукьянов.

— Иван Анатольевич, тут две тысячи евро. Если я не ошибся,именно столько стоила моя поездка.

— Дмитрий Николаевич, перестаньте! Это уж слишком! Не возьмуя этих денег, они вообще не мои! С какой стати?

— Я не знаю, чьи они, ваши или нет. Я не хочу оставатьсядолжным ни вам, ни тем, кто за вами стоит.

— Дмитрий Николаевич, чем я вас обидел? Я помог вамвстретиться с вашим родным отцом. Да, я понимаю, все непросто. Вы прожили врозьцелую жизнь, у вас разные взгляды, но неужели это имеет такое огромное значение?Вы встретились, это главное. Лучше поздно, чем никогда.

— Вы лгали мне с самого начала. Вы сказали, что моя поездкаоплачена неким благотворительным фондом, который помогает людям, потерявшимсвоих родственников в годы Второй мировой войны. Вы представились сотрудникомэтого фонда. Пожалуйста, возьмите деньги. И вот ещё, моя часть за ужин.

Кольт услышал, как подвинули стул, что-то негромко стукнуло.Последняя запись, на которой звучал живой голос Дмитрия Лукьянова, оборвалась.

Москва, 1917

Вечером, когда стихла стрельба, Агапкин решился выйти издома. Ему надо было побывать на Большой Никитской.

На пустынных улицах было много битого стекла и мусора.Фонари не горели, за окнами дрожал мутный свет свечей и керосинок. Чернеливыбитые витрины разграбленных магазинов. На Патриарших на скамейке сиделаодинокая фигура. Именно здесь Федор Фёдорович в последний раз встречался скурьером от Мастера. Поскольку связь пропала, он решил, что это может быть тотже курьер. Подошёл, тихо окликнул, не получив ответа, посветил спичкой.

Это действительно был давешний курьер, раздетый до белья,босой. Мёртвый. На коленях у него лежала раскрытая книга, дешёвое изданиеБиблии. Бумага размокла. Но ни дождя, ни снега не было. Огонёк новой спичкиосветил страницы в жутких жёлтых пятнах. В нос ударил запах мочи.

Агапкин быстро, не оглядываясь, зашагал прочь.

В доме на Никитской окна были темны. Звонок у парадногоподъезда не работал. Федор Фёдорович осторожно постучал условным стуком,прислушался к тишине, подождал несколько минут и хотел уж уходить, но тут дверьприоткрылась. Электрический свет резанул по глазам. Агапкина за руку втянуливнутрь, дверь захлопнулась.

В прихожей было светло, тепло. На вешалке грудой виселонесколько дорогих шуб, офицерских шинелей без погон. Незнакомый юноша вгимнастёрке, перетянутой портупеей, в галифе и сапогах молча провёл Агапкина вгостиную, указал на кресло и вышел.