Как она проехала мимо консульства с Булкоксом, клоня головуему на плечо! – вспомнил Эраст Петрович. И даже не взглянула в моюсторону, хотя я сидел у самого окна…

О нет, нет, нет!

Дон прищурился на луну.

– Что там дальше-то? Ах да, ну как же! Фаза «Тайфун».Сразу после отчаяния («увы, она никогда не будет моей!»), безо всякогопредупреждения, куртизанка устраивает любовное свидание. Совершенноумопомрачительное, с использованием всех тайн постельного искусства, но неслишком длинное. Объект должен вкусить сладости сполна, но не досыта. Далееследует фаза «Аяцури». Расставание, вызванное какими-то непреодолимымитрудностями. Такая разлука привязывает мужчину крепче любых свиданий и словнолишает рассудка. Аяцури – это когда в театре кукловод управляет марионеткой. Небывали на спектакле бунраку? Обязательно сходите, у вас в Европе ничегоподобного нет. Куклы у нас совсем, как живые, и…

– Перестаньте! – вскричал Фандорин, чувствуя, чтобольше не выдержит. – Ради Бога, з-замолчите!

Титулярному советнику было очень худо. Болело сердце, ломилов висках, колени дрожали и подгибались.

Смахнув со лба капли ледяного пота, уничтоженный ЭрастПетрович выдавил:

– Теперь я вижу, что вы правы… И я… я благодарен вам.Если бы не вы, я бы и в самом деле совсем лишился рассудка… Я, собственно, уже…Но нет, больше я не буду куклой в её руках!

– А вот это зря, – не одобрил Цурумаки. – Васещё ожидает самая лучшая фаза: «Тетива лука». В вашем случае пикантностьдвойная, – улыбнулся он. – Ведь «лук» по-японски юми.

– Я знаю, – кивнул Фандорин, глядя в сторону. Вголове раздавленного вице-консула понемногу вырисовывался некий план.

– Это фаза полного счастья, когда душа и тело пребываютна верху блаженства и звенят от наслаждения, будто натянутая тетива. Чтобы ещёболее оттенить сладость, мастерица прибавляет чуть-чуть горечи – вы никогданаверняка не будете знать…

– Вот что, – перебил Эраст Петрович, мрачно глядяв глаза человеку, который спас его от безумия, но при этом разбил емусердце. – Хватит о дзёдзюцу. Мне это неинтересно. Давайте ваш ключ, я беруего у вас на один день. И ей… ей тоже дайте – второй, от калитки. Скажите, чтоя буду ждать её в павильоне, начиная с полуночи. Но про эту нашу беседу нислова. Обещаете?

– А вы её не зарежете? – осторожно спросил Дон. –То есть мне-то, в общем, всё равно, но не хотелось бы, чтобы в моей усадьбе… Даи Алджернон обидится, а это не такой человек, с которым я хотел бы рассориться…

– Я ничего ей не сделаю. Слово ч-чести.

К воротам Фандорин шёл мучительно долго, каждый шаг давалсяс трудом.

«Ах, дзёдзюцу? – шептал он. – Так это у васназывается дзёдзюцу?»

Тьма изучавших,

Но как мало постигших

Науку страсти.

День, наступивший после этой безумной ночи, был ни на что непохож. Вопреки законам природы, он двигался от утра к вечеру не равномерно, акакими-то раздёрганными скачками. Стрелки часов то застывали на месте, то вдругразом перепрыгивали через несколько делений. Однажды, когда механизм принялсяотбивать не то одиннадцать, не то полдень, Эраст Петрович всерьёз и вроде бынадолго задумался; одно настроение вытеснялось другим, мысль несколько разменяла направление на совершенно противоположное, а нудный Биг-Бен всёотзванивал «бом-бом-бом» и никак не желал умолкнуть.

В присутствии вице-консул не показывался – боялся, что несможет поддержать беседы с сослуживцами. Не ел, не пил, ни на минуту не прилёги даже не присел, лишь расхаживал по комнате. Иногда заговорит сам с собойяростным шёпотом, потом надолго умолкнет. Несколько раз в щёлку заглядывал встревоженныйкамердинер, шумно вздыхал, грохотал подносом с давно остывшим завтраком, ноФандорин ничего не видел и не слышал.

Пойти или не ходить – вот вопрос, решить который молодомучеловеку никак не удавалось.

Вернее сказать, решение принималось неоднократно, причёмсамое бесповоротное, но потом с временем непременно случался вышеупомянутыйпарадокс, стрелки на Биг-Бене замирали, и мука начиналась сызнова.

Немного отойдя от первого онемения и войдя в некое подобиенормальности, Эраст Петрович, конечно же, сказал себе, что ни в какой павильонне пойдёт. Это единственно достойный выход из ужасающе недостойного положения,в которое вовлекло вице-консула Российской империи некстати очнувшееся сердце.Отсечь эту стыдную историю твёрдой рукой, переждать, пока вытечет кровь иперестанут саднить обрезанные нервы. Со временем рана обязательно затянется, аурок будет усвоен на всю оставшуюся жизнь. К чему устраивать мелодраматическиесцены с обвинениями и воздеванием рук? Хватит изображать шута, и без тоговспомнить стыдно…

Он хотел немедленно отослать ключ обратно Дону.

Не отослал.

Помешал нахлынувший гнев – самого разъедающего сорта, тоесть не горячий, а ледяной, от какого руки не дрожат, а намертво сцепляются вкулаки, пульс делается медленным и звонким, а лицо покрывается мертвящейбледностью.

Как позволил он, человек умный и хладнокровный, с честьюпрошедший через множество испытаний, обращаться с собой подобным образом? И,главное, кому? Продажной женщине, механически расчётливой интриганке! Вёл себя,как жалкий щенок, как персонаж из пошлой буффонады! Он заскрипел зубами,вспомнив, как зацепился фалдой за гвоздь, как жал на педали, удирая от стаидворняжек…

Нет, пойти, непременно пойти! Пусть увидит, каков он,Фандорин, на самом деле. Не жалкий, одурманенный мальчишка, а твёрдый испокойный муж, который сумел разгадать её сатанинскую игру и с презрениемперешагнул через хитроумно поставленный капкан.

Одеться изящно, но просто: чёрный сюртук, белая рубашка сотложным воротником – никакого крахмала, никаких галстуков. Плащ? Пожалуй. Итрость, это беспременно.

Нарядился, встал перед зеркалом, нарочно растрепал волосы,чтобы на лоб свесилась небрежная прядь, – и вдруг вспыхнул, словно быувидев себя со стороны.

Боже! Буффонада не закончилась, она продолжается!

И гнев внезапно схлынул, судорожно стиснутые пальцыразжались. На душе сделалось пустынно и грустно.

Эраст Петрович уронил на пол плащ, отшвырнул трость, усталоприслонился к стене.