В первое же свидание, целуя О-Юми в прелестно оттопыренноеушко, он вдруг уловил легчайший запах табака – трубочного, английского.Отодвинулся, хотел задать вопрос – и не задал. Зачем? Чтоб она солгала? Чтобответила: «Нет-нет, между мной и ним всё кончено»? Или чтоб сказала правду исделала их дальнейшие встречи невозможными?

Потом мучился от собственного малодушия. Днём приготовилцелую речь, собирался сказать, что так больше продолжаться не может, что этоглупо, жестоко, противоестественно, наконец, унизительно! Она обязана уйти отБулкокса, раз и навсегда. Раз или два пытался затеять этот разговор, но О-Юмитвердила лишь: «Ты не понимаешь. Ни о чем меня не спрашивай. Я не могу говоритьтебе правду, а лгать не хочется». Потом пускала в ход руки, губы, и онсдавался, забывал обо всем на свете, чтобы назавтра вновь терзаться обидой иревностью.

Консул Доронин, несомненно, видел, что с его помощникомпроисходит нечто из ряда вон выходящее, но с расспросами не лез. БедныйВсеволод Витальевич пребывал в уверенности, что Фандорин по ночам ведётрасследование, и держал данное слово: не вмешивался. Из-за этого титулярногосоветника по временам мучила совесть, но гораздо меньше, чем воспоминание озапахе английского табака.

На шестую ночь (она же вторая, проведённая в павильоне безлюбимой) страдания вице-консула достигли апогея. Строго-настрого запретив себе думатьо причине, по которой О-Юми не смогла нынче прийти, Эраст Петрович призвал напомощь логику: есть трудная задача, нужно найти решение – уж, казалось бы, чтоможет быть проще для приверженца аналитической теории?

И что же? Решение немедленно нашлось, да такое простое,такое очевидное, что Фандорин поразился собственной слепоте.

Еле дождался вечера, явился в павильон раньше обычного, икак только заслышал приближающиеся шаги О-Юми, сразу кинулся ей навстречу.

– Я б-болван! – воскликнул Эраст Петрович, беря еёза руки. – Тебе нечего бояться Булкокса. Мы поженимся. Ты станешь женойроссийского подданного, и этот человек не сможет тебе ничего сделать!

Предложение руки и сердца было встречено неожиданнымобразом.

О-Юми расхохоталась, будто услышала хоть и не очень умную,но ужасно смешную шутку. Поцеловала титулярного советника в нос.

– Глупости. Мы не можем стать мужем и женой.

– Но п-почему? Из-за того, что я дипломат? Так я подамв отставку! Из-за того, что ты боишься Булкокса? Я вызову его на дуэль и убью!Или, если… если тебе его жалко, просто уедем отсюда!

– Дело не в этом, – терпеливо, словно ребёнку,сказала она. – Совсем не в этом.

– А в чем же?

– Посмотри, какая у тебя левая бровь. Она идётполукругом, вот так… И сверху, вот здесь, наметилась маленькая морщинка. Еёпока не видно, но лет через пять она проступит.

– При чем здесь морщинка? – таял Эраст Петрович отеё прикосновений.

– Она говорит о том, что тебя будет любить очень многоженщин, а это мне вряд ли понравится… И ещё вот этот чуть опущенный уголок рта,он свидетельствует о том, что в следующий раз ты женишься не раньшешестидесяти.

– Не смейся надо мной, ведь я серьёзно! Мы с тобойпоженимся и уедем. Хочешь, уедем в Америку? Или в Новую Зеландию? Локстон былтам, он говорит, что это самое красивое место на земле.

– И я серьёзно. – О-Юми взяла его руку, провела посвоему виску. – Чувствуешь, где проходит жилка? На сун с четвертью от краяглаза. Это значит, что я никогда не выйду замуж. А ещё у меня есть родинка, вотздесь…

Она раздвинула края кимоно, обнажив грудь.

– Да, я знаю. И что она означает, согласно наукенинсо? – спросил Фандорин и, не удержавшись, наклонился поцеловать родинкупод ключицей.

– Этого я тебе сказать не могу. Но, пожалуйста, большене говори со мной ни о женитьбе, ни об Алджи.

В её глазах уже не было улыбки – в них мелькнула строгая игрустная тень.

Эраст Петрович не знал, что задело его больше: «Алджи»,твёрдость отказа или нарочитая смехотворность приведённых резонов.

«Она превратила меня в недоумка, в молокососа», пронеслось вголове у Фандорина. Он вспомнил, как давеча Доронин сказал: «Что с вамитворится, душа моя? Свежеете и юнеете прямо на глазах. Когда приехали,смотрелись лет на тридцать, а теперь вполне выглядите на свои двадцать два,даже с седыми височками. Японский климат и опасные приключения вам явно напользу».

Быстро, почти скороговоркой – чтобы не дать себе опомниться– он выпалил:

– Раз так, больше мы встречаться не будем. До тех пор,пока ты с ним не расстанешься.

Сказал – и закусил губу, чтобы немедленно не забрать своислова обратно.

Она молча смотрела ему в глаза. Поняв, что больше ничего неуслышит, опустила голову. Натянула приспущенное кимоно на плечи, медленновышла.

Фандорин её не остановил, не окликнул, даже не посмотрелвслед.

В себя пришёл от боли в ладонях. Поднёс руки к глазам,непонимающе уставился на капельки крови и не сразу догадался, что это следногтей.

«Ну вот и всё, – сказал себе титулярныйсоветник. – Лучше так, чем сделаться совершенным ничтожеством. Прощай, сонзолотой».

И накаркал: сон действительно его оставил. Вернувшись домой,Эраст Петрович разделся, лёг в постель, но уснуть не смог. Лежал на боку,смотрел в стену. Её сначала было почти не видно – лишь что-то неясно сереющеесквозь мрак; потом, с приближением рассвета, стена стала белеть, на нейпроступили смутные разводы; вот они сфокусировались в бутончики роз; ну а затемв окно заглянуло солнце, и нарисованные цветы вспыхнули позолотой.

Нужно было вставать.

* * *

Эраст Петрович решил жить так, как если бы в мире всё былоустроено осмысленным и спокойным образом – только этим можно противостоятьклубящемуся в душе Хаосу. Сделал всегдашнюю гиревую экзерцицию и дыхательнуюгимнастику, поучился у Масы сбивать ногой катушку ниток с кроватной стойки,причём довольно чувствительно зашиб ступню.

И физические упражнения, и боль были к месту, способствоваливолевой концентрации. Фандорин чувствовал, что он на правильном пути.

Переоделся в полосатое трико, отправился на обычную утреннююпробежку – до парка, и потом двадцать витков по аллее, вокруг крикетнойплощадки.