Она говорила, а её быстрые, лёгкие пальцы делали своё дело –расстёгивали, гладили, иногда впивались в тело околдованного титулярногосоветника ноготками.

– Снова дзёдзюцу, да? – пролепетал он, уже почтине сопротивляясь. – Как это у вас называется, когда жертва взбунтовалась инужно снова привести её в покорность? Что-нибудь живописное – «Сливовый дождь»,«Тигр на задних лапах»?

О-Юми тихонько рассмеялась.

– Нет, это называется «Огонь огнём». Сильное пламялучше всего тушить встречным пожаром. Вот увидишь, тебе понравится.

Уж в чем-чем, а в этом Эраст Петрович не сомневался.

Долгое время спустя, уже после того, как оба пожара слилисьи поглотили друг друга, они лежали на террасе и смотрели на переливчатуюповерхность пруда. Беседа то возникала, то снова прерывалась, потому чтоговорить и молчать было одинаково хорошо.

– Я забыл спросить у Дона одно, – сказал ЭрастПетрович, зажигая сигару. – Чем заканчивается курс дзёдзюцу? В Европе –тем, что влюблённые живут долго и счастливо, а умирают в один день. У вас,наверное, не так?

– Не так. – Она приподнялась, опершись налокоть. – Правильно построенная любовь заканчивается не смертью, аутончённым финалом, так чтобы у обоих потом остались красивые воспоминания. Мыне даём чувству умереть, мы срезаем его, как цветок. Это немного больно, нозато потом не остаётся ни обиды, ни горечи. Ты мне так нравишься! Ради тебя япридумаю что-нибудь особенно прекрасное, вот увидишь.

– Сердечно благодарен, но лучше не надо. Кудаспешить? – Эраст Петрович потянул её к себе. – Мудрейший Донрассказывал мне нечто очень интересное о стадии, которая называется «Тетивалука».

– Да, пожалуй, пора… – ответила она прерывающимся отстрасти голосом и крепко обхватила его голову ладонями. – Урок первый. Я –тетива, ты – древко, наша любовь – стрела, которой мы должны попасть прямо всередину Луны… Смотри на неё, не на меня. Мы выстрелим, она упадёт ирассыплется на тысячу осколков…

И Фандорин стал смотреть в небо, где безмятежно сиялополнощное светило – не ведало, бедное, какой ему уготован конец.

* * *

В течение всей последующей недели Эраст Петрович существовалсловно бы в двух не сообщающихся между собою мирах, солнечном и лунном. Первыйбыл жарок, но вял и полупризрачен, поскольку титулярного советника постоянноклонило в сон. Лишь к вечеру, по мере того как удлинялись, а после и вовсеисчезали тени, Фандорин начинал просыпаться: сперва тело, нетерпеливой ломотойтянувшееся навстречу ночи, затем рассудок. Расслабленности и дрёмы как небывало, внутри зарождался сладостный, постепенно нарастающий звон, и к томумоменту, когда в небо выкатывалась луна, больной любовью вице-консул былсовершенно готов к погружению в ночной, настоящий мир.

В этом мире было прекрасно всё, с самого начала: ишелестящий велосипедный полет по пустынной набережной, и металлический скрежетключа в замке ворот, и шорох гравия на дорожке, что вела к павильону. Потомнаступало мучительное и в то же время самое острое: придёт или нет. ДваждыО-Юми так и не появилась, она предупреждала, что такое возможно – не сумеетвыскользнуть из дома. Он сидел на террасе, курил сигары, смотрел на воду ивслушивался в тишину. Потом над верхушками деревьев высовывалось солнце, инужно было отправляться восвояси. Титулярный советник, опустив голову, шёлназад, к воротам, но и в горечи несостоявшегося свидания была своя томительнаяпрелесть – значит, следующая встреча будет вдвое сладостней.

Зато если чуткий слух Фандорина улавливал скрип калитки, апотом лёгкую поступь, мир сразу менялся. Звезды вспыхивали ярче, луна же,наоборот, съёживалась, уже зная, что ей нынче суждено вновь и вновь падать наземлю, разлетаясь искристой пылью.

Для того, что происходило в эти ночные часы, слов не было,да и быть не могло, во всяком случае ни в одном из известных Эрасту Петровичуязыков. И дело даже не в том, что европейская речь немеет либо сбивается напохабство, когда нужно говорить о слиянии двух тел. Нет, здесь было что-тоиное.

Когда они любили друг друга – то жадно и просто, то неспешнои изощрённо, – всем существом Фандорина овладевало пронзительное,непередаваемое словами ощущение, что смерть есть. Он всегда, с раннего детстватвёрдо знал, что жизнь тела невозможна без жизни души – этому учила вера, обэтом было написано в множестве прекрасных книг. Но теперь, на двадцать третьемгоду от рождения, под падающей с неба луной, ему вдруг открылось, что верно иобратное: душа без тела тоже жить не станет. Не будет ни воскресения, ниангелов, ни долгожданной встречи с Богом – будет нечто совсем другое, а, может,и вовсе ничего не будет, потому что души без тела не бывает, как без тьмы небывает света, как не бывает хлопка одной ладонью. Умрёт тело – умрёт и душа, асмерть абсолютна и окончательна. Он чувствовал это каждой частицей плоти, и делалосьочень страшно, но в то же время как-то очень покойно.

Вот как они любили друга, и прибавить к этому нечего.

Жар без холода,

Счастье без горя – хлопок

Одной ладонью.

Однажды О-Юми ушла раньше обычного, когда луны уже не было,но до рассвета оставалось ещё далеко. Ничего объяснять не стала – она вообщеникогда ничего не объясняла, просто сказала «Мне пора», быстро оделась, напрощание провела пальцем по его щеке и ускользнула в ночь.

Эраст Петрович шёл к воротам по белой дорожке, смутнотемнеющей во мраке, – вдоль пруда, потом по лужайке. Когда проходил мимоособняка, привычно взглянул вверх – на террасе ли хозяин. Да, над периламитемнел корпулентный силуэт звездочёта. Дон учтиво приподнял феску, Фандоринстоль же вежливо поклонился и пошёл себе дальше. Этот безмолвный обменприветствиями за последние дни превратился в подобие ритуала. Жовиальныйбородач оказался тактичнее, чем можно было ожидать после того, первогоразговора. Должно быть, у японцев деликатность в крови, подумал титулярныйсоветник, пребывавший в расслабленно-блаженном состоянии, когда хочется любитьвесь свет и находить в людях одно лишь хорошее.

Вдруг краем глаза он заметил какую-то странность, некиймимолётный отблеск, которому в безлунном мире взяться было вроде бы неоткуда.Заинтригованный, Фандорин оглянулся на тёмные окна дома и явственно увидел, какв одном из них, меж неплотно сдвинутых штор, по стеклу метнулось пятно света –метнулось и тут же исчезло.

Эраст Петрович остановился. Вороватый луч был очень уж похожна свет потайного фонаря, каким пользуются форточники, домушники и прочаяподобная публика. Взломщики есть в России, в Европе, отчего же им не быть и вЯпонии?