Соседи по Банду, по большей части англосаксы и американцы,успели привыкнуть к причудам русского вице-консула и, завидев ритмичноотмахивающую локтями полосатую фигуру, лишь приветственно приподнимали шляпы.Эраст Петрович кивал и бежал себе дальше, сосредоточенно считая выдохи. Сегоднябег давался ему тяжелее обычного, дыхание никак не желало обретатьразмеренность. Упрямо стиснув зубы, титулярный советник прибавил скорости.

…Восемь, девять, триста двадцать; раз, два, три, четыре,пять, шесть, семь, восемь, девять, триста тридцать; раз, два, три, четыре…

На крикетной площадке, несмотря на ранний час, уже играли:команда Атлетического клуба готовилась к состязаниям на Кубок Японии –спортсмэны поочерёдно посылали мяч в виккет и потом стремглав неслись напротивоположную сторону.

Обежать поле Фандорину не удалось. На середине первого жекруга вице-консула окликнули.

В густых кустах стоял инспектор Асагава – бледный,осунувшийся, с лихорадочно горящими глазами, то есть, собственно, очень похожийна Эраста Петровича.

Тот оглянулся – не смотрит ли кто.

Вроде бы нет. Игроки увлечены тренировкой, а больше в паркеникого не было. Титулярный советник нырнул в заросли акации.

– Ну что? – с ходу, безо всяких «здравствуйте» и«как поживаете» накинулся на него инспектор. – Я жду ровно неделю. Большене могу. Вы знаете, что вчера Сугу назначили интендантом полиции? Прежний снятс должности за то, что не сумел уберечь министра… У меня внутри всё горит. Не могуесть, не могу спать. Вы придумали что-нибудь?

Эрасту Петровичу стало стыдно. Он тоже не мог есть и спать,но совсем по иной причине. Про Асагаву же за минувшие дни ни разу даже невспомнил.

– Нет, не п-придумал…

Плечи японца понуро опустились, словно он лишился последнейнадежды.

– Да, конечно… – мрачно произнёс инспектор. –По-вашему, по-европейски, здесь ничего не сделаешь. Ни улик, ни доказательств,ни свидетелей. – Он сделался ещё бледнее, решительно тряхнулголовой. – Ну и пусть. Раз по-европейски нельзя, поступлю по-японски.

– Как это – «по-японски»?

– Напишу письмо его величеству государю императору.Изложу все свои подозрения в адрес интенданта Суги. И убью себя, вдоказательство своей искренности.

– Себя? Не Сугу? – потрясённо воскликнул Фандорин.

– Убить Сугу значило бы не покарать преступника, асовершить новое преступление. У нас есть древняя, благородная традиция. Хочешьпривлечь внимание властей и общества к какому-нибудь злодейству – сделайсэппуку. Лживый человек резать себе живот не станет. – Взгляд Асагавы былвоспалён и тосклив. – Но если б вы знали, Фандорин-сан, как ужасно делатьсэппуку без секунданта, без человека, который милосердным ударом меча прервёттвои страдания! Увы, мне не к кому обратиться с этой просьбой, мои сослуживцыни за что не согласятся. Я совсем один… – Он вдруг встрепенулся, схватилвице-консула за руку. – А может быть, вы? Всего один удар! У меня длиннаяшея, попасть по ней будет нетрудно!

Фандорин отшатнулся.

– Г-господь с вами! Я никогда не держал в руках меча!

– Всего один удар! Я научу вас. Часок поупражняетесь набамбуковом шесте, и у вас отлично получится! Прошу вас! Вы окажете мненеоценимую услугу!

Заметив выражение лица собеседника, инспектор сбился. Сусилием взял себя в руки.

– Ладно, – сказал он глухо. – Извините, чтопопросил. Это было слабостью. Мне очень стыдно.

Но Эрасту Петровичу было ещё стыдней. В мире столько вещейболее важных, чем уязвлённое самолюбие, ревность или несчастная любовь!Например, стремление к правде и справедливости. Нравственная чистота.Самопожертвование во имя справедливости.

– Послушайте, – взволнованно заговорил титулярныйсоветник, стискивая вялую руку японца. – Вы умный, современный,образованный человек. Что за дикость – разрезать себе живот! Что за пережиткисредневековья! Право, девятнадцатый век на исходе! К-клянусь вам, мы что-нибудьпридумаем!

Но Асагава не слушал его.

– Я не могу так жить. Вам, европейцу, этого не понять.Пускай без секунданта! Мне не будет больно. Наоборот, я высвобожу боль, котораясжигает меня изнутри! Этот негодяй предал великого человека, который емудоверял! Отшвырнул меня носком сапога, как комок грязи! И теперь упиваетсяпобедой! Я не могу видеть, как торжествует злодейство. Преступник Суга –начальник полиции! Красуется перед зеркалом в новом мундире, обустраивается всвоём новом поместье Такарадзака! Он уверен, что весь мир у его ног. Этоневыносимо!

Эраст Петрович наморщил лоб. Такарадзака? Где-то он слышалэто название.

– Что за п-поместье?

– Шикарная усадьба, близ столицы. Суга выиграл её вкарты, несколько дней назад. О, он везуч, его карма крепка!

И тут Фандорину вспомнился разговор, подслушанный в кабинетеБулкокса. «Что ж, Онокодзи, это очень по-японски, – сказал тогдаангличанин. – Дать выговор, а через неделю наградить повышением». Князьответил: «Это, дорогой Алджернон, не награда – лишь занятие освободившейсявакансии. Но будет ему и награда, за ловко исполненную работу. Получит всобственность загородную усадьбу Такарадзака. Ах, какие там сливы! Какиепруды!» Так, выходит, речь шла о Суге!

– Что с вами? – спросил инспектор, удивлённо глядяна Фандорина.

Тот медленно произнёс:

– Кажется, я знаю, что нужно делать. У нас с вами нетулик, но, возможно, будет свидетель. Или, по крайней мере, осведомитель. Естьчеловек, который знает истинную подоплёку убийства.

И Фандорин рассказал о пройдошистом денди, продавце чужихсекретов. Асагава жадно слушал, будто приговорённый, которому объявляют опомиловании.

– Онокодзи сказал, что Суга «ловко исполнил работу»?Значит, князю и в самом деле многое известно!

– Уж во всяком случае больше, чем нам с вами.Интереснее всего, кто это вознаградил интенданта столь щедрым образом. Нельзяли выяснить, кому поместье принадлежало прежде?

– Одному из родственников сверженного сегуна. НоТакарадзака давно выставлена на торги. Её мог купить кто угодно и тут жепроиграть в карты. Выясним, это нетрудно.

– А как быть с князем? Глупо надеяться, что ондобровольно даст показания.