Доктор Лайднер проводил меня в мою комнату — хотелубедиться, что я хорошо устроена.

Он сердечно пожал мне руку и пылко сказал:

— Вы ей понравились, миссис Ледерен. Она почувствовала к вамрасположение. Я так рад. Уверен, теперь все будет хорошо.

Его пылкость показалась мне почти мальчишеской.

Я и сама понимала, что пришлась по душе миссис Лайднер, ибыла рада этому.

Однако уверенности доктора Лайднера я не разделяла. За всемэтим что-то кроется, думала я, чего, возможно, и он не знает.

Я остро ощущала это “что-то” — оно как бы витало в воздухе.

Постель у меня оказалась вполне удобной, однако спала я неслишком хорошо. Сомнения не оставляли меня.

В голове вертелись строчки из стихотворения Китса[10],которое меня заставляли заучивать в детстве. Какие-то слова выпали из памяти, иэто не давало мне покоя. Я всегда ненавидела это стихотворение, наверное,потому, что меня принуждали его учить, а мне так не хотелось. А вот тут,проснувшись вдруг среди ночи, я впервые почувствовала красоту этих строк.

“Зачем, о рыцарь, бродишь ты, печален.., как там дальше?.,бледен, одинок…”.[11] У меня перед глазами вставало лицо рыцаря.., или нет, нерыцаря, а мистера Кэри.., мрачное, напряженное, темное от загара, ононапоминало лица тех несчастных юношей, которых мне, еще девочке, приходилосьвидеть во время войны. Мне стало жаль его.., а потом я снова уснула. Мнеснилась “La Belle Dame sans merci” в образе миссис Лайднер, она поникла вседле, с вышиванием в руках.., потом лошадь споткнулась.., а кругом были всекости, кости, покрытые воском… Я проснулась, вся дрожа, мурашки бегали у меняпо спине. Впредь никогда не стану есть карри на ночь.

Вероятно, лучше сразу повиниться в том, что в моемповествовании отсутствуют приметы местного антуража. В археологии я ничего несмыслю и не уверена, что хочу ликвидировать этот пробел в моем образовании.Возиться с тем, что погребено, с чем давно покончено, представляется мнезанятием довольно бесцельным. Мистер Кэри сказал мне как-то, что археологдолжен быть наделен особой страстью, чего у меня нет и в помине. Не сомневаюсь,что он совершенно прав.

В первое же утро мистер Кэри спросил, не хочу ли япосмотреть дворец, который он.., эскизный план которого — кажется так? — онвычерчивает. Хотя, признаться, никак не возьму в толк, как можно представитьсебе то, что существовало много сотен лет назад! Разумеется, я с готовностьюсогласилась и, по правде сказать, была даже немного взволнована — ведь этомудворцу почти три тысячи лет. Интересно, какие же были дворцы в древние времена,похожи ли они на те, что я видела в гробнице Тутанхамона[12] в стенныхросписях. Каково же было мое удивление, когда вместо дворца мне показали простокучи земли и стены фута два высотой — и все! Мистер Кэри пустился объяснять:здесь был огромный двор, а здесь покои, вот лестница наверх, вот комнаты,которые выходили во внутренний двор. Интересно, откуда он все это взял, думалая, но вслух, разумеется, ничего не сказала — с моей стороны это было быневежливо. Однако какое жестокое разочарование постигло меня! Раскопкипоказались мне просто кучами земли — ни мрамора, ни золота, ничего мало-мальскипримечательного. Если дом моей тетки в Криклвуде когда-нибудь рухнет отстарости, уверяю вас, развалины будут выглядеть куда более живописно! А этидревние ассирийцы[13], или как их там, ведь они называли себя царями. Поводивменя по своему “дворцу”, мистер Кэри передал меня с рук на руки отцу Лавиньи.Этого человека я немного побаивалась — как-никак монах, да к тому же иностранец.И голос у него какой-то замогильный. Однако он оказался на редкостьдобродушным, хотя и несколько рассеянным. Порой у меня возникало странноечувство, что он почти так же чужд всей этой археологии, как и я.

Миссис Лайднер потом объяснила мне все. Отца Лавиньи,сказала она, интересуют только “памятники письменности”, так это называется.Эти древние люди писали вполне осмысленно, на глиняных дощечках, но не буквами,а такими смешными детскими значками. Попадаются даже учебные таблички — наодной стороне пишет учитель, а на другой — ученик, который старается подражатьему. Признаться, эти таблички показались мне довольно забавными — было в нихнечто.., трогательное, не знаю, понятно ли я выражаюсь.

Мы с отцом Лавиньи обошли все раскопки, и он показал мнеместа, где находились храмы, дворцы, частные дома и древнее аккадское[14]кладбище. У отца Лавиньи очень своеобразная манера рассказывать — не договоривоб одном, он перескакивает на другое.

— Почему, собственно, вы приехали сюда? Что, миссис Лайднерсерьезно больна? — спросил он между прочим.

— Не то чтобы серьезно… — осторожно отвечала я.

— Странная она женщина. Опасная.

— В каком смысле? — удивилась я. — Что значит “опасная”?

Он задумчиво покачал головой.

— Мне кажется, она безжалостная. Да, она может бытьабсолютно безжалостной.

— Простите меня, — сказала я. — По-моему, это чепуха.

Он снова покачал головой.

— Вы не знаете женщин, как знаю их я. Для монаха довольностранное высказывание, подумала я. Хотя, конечно, чего он только не наслушалсяна исповедях. И все же я была несколько озадачена, я ведь не знаю, дозволено лимонахам исповедовать, или это делают только священники. А он, я думаю, монах, сэтой его длинной шерстяной рясой, взметающей пыль, с четками, с глухим,загробным голосом!

— Да, она может быть безжалостной, — повторил он задумчиво.— Я в этом уверен. Она ведь точно мраморная, холодна, неприступна… И тем неменее чего-то она боится. Интересно, чего?

Да, подумала я, неплохо бы нам всем знать, чего она боится?

Доктор Лайднер, возможно, что-то знает, а больше, пожалуй,никому ничего не известно.