Отец Лавиньи бросил на меня цепкий взгляд внезапносверкнувших темных глаз.

— Что-то здесь у нас неладно, вы не находите? Или, на вашвзгляд, все в порядке?

— Не совсем, — промямлила я. — Посмотришь, вроде бы все впорядке, работа организована, но есть ощущение.., какого-то неблагополучия, чтоли.

— Вот-вот, у меня тоже такое чувство. Мне кажется, — почему-товдруг стало еще заметнее, что он иностранец, — что-то здесь назревает. И докторЛайднер тоже не в своей тарелке. Что-то его тревожит.

— Здоровье жены, может быть?

— Возможно. Но не только. Тут что-то еще.., ему.., как быэто сказать?.. Не по себе, что ли.

Да, верно, это в нем чувствуется, подумала я.

Тут как раз появился доктор Лайднер, и мы оборвали разговор.Он показал мне могилу ребенка, которую только что вскрыли. Очень трогательно —тоненькие косточки, два глиняных сосуда и несколько крупинок — как объяснилдоктор Лайднер, это бисеринки от ожерелья.

Рабочие очень меня позабавили. Где еще увидишь этакоесборище пугал? Все в длинных юбках и в каких-то немыслимых отрепьях, головызамотаны, будто всех их вдруг поразила зубная боль. Точно муравьи, они сновалитуда-сюда с корзинами земли и при этом пели — по крайней мере, я так поняла,что это было пение, — то есть бесконечно тянули что-то монотонное и заунывное.Глаза у них в ужасающем состоянии — красные, гноящиеся. Некоторые вообщеказались полуслепыми. Боже мой, какие они несчастные и жалкие!

— Довольно живописный народ, правда? — услышала я голосдоктора Лайднера.

Живописный? Интересно! Вот мы два разных человека, и каждыйиз нас все видит по-своему, подумала я. Наверное, я не слишком-то ясновыражаюсь, ну, да вы, надеюсь, понимаете, о чем речь.

Немного погодя доктор Лайднер сказал, что собираетсявернуться домой, чтобы выпить чашку чаю. Я пошла с ним, и по пути он поведалмне много интересного. Вот кто умеет рассказывать! Я будто собственными глазамивидела, как все это было тысячи лет назад — и улочки и дома. Он показал мнепечи, в которых выпекали хлеб, и заметил, что арабы и по сей день пользуютсятакими же печами.

Когда мы вернулись, миссис Лайднер уже встала. Выглядела онасегодня куда лучше — не такая бледная и утомленная, как вчера. Чай подалитотчас же. Доктор Лайднер принялся рассказывать жене о том, что происходилосегодня на раскопках. После чая он снова ушел работать, а миссис Лайднерспросила, не хочу ли я посмотреть археологические находки. Я, конечно, сказала,что хочу, и она повела меня в “музей” — комнату, сплошь заваленную множествомэтих находок. В основном, как мне показалось, это были разбитые глиняныегоршки, — впрочем, часть из них уже успели собрать и склеить. По мне, так всеэто можно было просто взять да выбросить.

— Боже мой! — сказала я. — Какая жалость, что они всеразбиты, правда? Разве теперь они чего-нибудь стоят?

Миссис Лайднер слабо улыбнулась и сказала:

— Только бы Эрик вас не услышал. Именно горшки больше всегоего интересуют. Ведь они — самое древнее из всех наших находок; некоторым изних, наверное, больше семи тысяч лет.

Она объяснила мне, что нашли их на большой глубине, на самомдне кургана. Тысячи лет назад, сказала миссис Лайднер, разбитую посудусклеивали особым веществом, наподобие битума. Видимо, в древности эти горшкиценились не меньше, чем в наше время.

— А теперь, — сказала она, — я покажу вам нечто куда болеевпечатляющее.

Она взяла с полки коробку, в которой лежал восхитительныйзолотой кинжал, с рукояткой, украшенной темно-синими камешками.

Я ахнула от восторга.

Миссис Лайднер засмеялась.

— Всем нравятся золотые вещи! Всем, кроме моего мужа.

— Почему же они не нравятся доктору Лайднеру?

— Ну, во-первых, золотые вещи слишком дорого обходятся. Ведьприходится платить золотом тем, кто нашел их, столько, сколько сами этипредметы весят.

— Боже милостивый! — воскликнула я. — Но почему?

— Таков обычай. И чтобы не было соблазна украсть. Понимаете,краденая золотая вещь теряет свою археологическую ценность, и вору ничего неостается, как переплавить ее. Таким образом мы помогаем ему удержаться на стезедобродетели.

Она сняла с полки еще одну коробку и показала мне прекраснуюзолотую чашу с изображенными на ней бараньими головами.

Я снова ахнула.

— Великолепно, правда? Эти вещи обнаружены в гробницепринца. Другие царские гробницы, найденные нами, оказались разграбленными. Этачаша — самая ценная наша находка. Одна из самых красивых среди всех когда-либонайденных археологами чаш. Ранняя Аккадия. Бесценная вещь.

Внезапно нахмурившись, миссис Лайднер поднесла чашу к глазами осторожно поскребла ногтем.

— Как странно! На ней воск. Должно быть, кто-то приходилсюда со свечой.

Она сколупнула восковую каплю и убрала чашу.

Потом она показала мне несколько забавных терракотовых[15]фигурок, но почти все они выглядели непристойно. Какое, однако же, извращенноевоображение у этих древних людей, скажу я вам!

Вернувшись на террасу, мы застали там миссис Меркадо,которая красила ногти. Отставив руку, она любовалась своей работой. Трудновообразить себе что-нибудь более отвратительное, чем эти оранжево-красныеногти, подумала я.

Миссис Лайднер принесла с собой разбитое вдребезги небольшоеи очень тонкое блюдо и начала осторожно соединять осколки. Понаблюдав за нейминуту-другую, я спросила, не могу ли чем-нибудь помочь ей.

— О да, работы тут на всех хватит! Она принесла еще целуюкоробку битой керамики, и мы принялись за дело. Я довольно быстро наловчиласьсклеивать черепки, и миссис Лайднер похвалила меня. Она не знает, что у всехмедицинских сестер проворные пальцы.

— Все так усердно работают, — прощебетала миссис Меркадо, —что я чувствую себя ужасной лентяйкой. Да я и в самом деле лентяйка.

— Ну и на здоровье! — обронила миссис Лайднер с безучастнымвидом.

В двенадцать подали ленч. Затем доктор Лайднер и мистерМеркадо принялись очищать керамику. Они поливали черепки раствором хлорноватойкислоты. Один из горшков после обработки приобрел великолепный синий цвет, надругом проступил изумительный рисунок — рогатые бычьи головы. Это было прямокак в сказке! Вековой слой грязи, который, кажется, ничто не возьмет, как поволшебству, вдруг закипал, пенился и сходил прочь.