Эраст Петрович был уверен, что тщедушный прожигатель жизнисейчас дрогнет. Но вздрогнуть пришлось самому титулярному советнику.

– А! – воскликнул арестованный. – Это егосодержанка, да? Она шпионит на русских? Ну конечно! Слуг в доме не было, толькоона!

– Какая содержанка? О ком это вы? – поспешно(пожалуй, слишком поспешно) переспросил Фандорин. Сердце сжалось. Не хваталоещё навлечь на О-Юми беду! – Не нужно б-болтать у раскрытого окна, где васмогут подслушать чужие уши.

Трудно было понять, удалось ли ему этой репликой сбитьОнокодзи с опасного подозрения. Но откровенничать князь не пожелал.

– Ничего говорить не буду, – угрюмо буркнулон. – Позор позором, но жизнь дороже… Ваш агент напутал. Ничего такого проинтенданта Сугу я не знаю.

И дальше стоял на своём. Угрозы скандала на него недействовали. Онокодзи лишь твердил, что требует немедленно известить токийскуюполицию об аресте представителя высшей знати, двоюродного племянника четырехгенералов, кузена двух министров, соученика двух императорских высочеств ипрочая, и прочая.

– Япония не допустит, чтобы князя Онокодзи держали виностранной кутузке, – заявил он напоследок.

«Он прав?» – взглядом спросил Фандорин у инспектора. Тоткивнул.

«Что же делать?»

– Скажите, сержант, у вас, наверное, очень много дел попереписке, отчётности, всякой документации? – спросил Асагава.

– Да нет, не очень, – удивился Локстон.

– Ну как же, – с нажимом произнёсинспектор. – Вы отвечаете за целый Сеттльмент. Тут живут гражданепятнадцати государств, в порту столько кораблей, а у вас всего две руки.

– Это да, – признал сержант, пытаясь понять, кудаклонит японец.

– Я знаю, что по закону вы обязаны сообщить нам обаресте японского подданного в течение двадцати четырех часов, но вы ведь можетеи не уложиться в этот срок.

– Могу. Дня два-три понадобится. А то и четыре, –стал подыгрывать американец.

– Стало быть, денька через четыре я получу от васофициальное извещение. У меня тоже очень много дел. Нехватка штатов, елесправляюсь. Пока доложу в департамент, может миновать ещё дня три…

Онокодзи прислушивался к этому разговору со всё нарастающимбеспокойством.

– Послушайте, инспектор! – вскричал он. – Новы и так уже здесь! Вы знаете, что я арестован иностранцами!

– Мало ли что я знаю. Я должен быть извещён об этомофициально, согласно предписанной процедуре, – наставительно поднял палецАсагава.

Титулярный советник решительно не понимал, что означает этотстранный манёвр, но отметил, что лицо арестанта странно задёргалось.

– Эй, дежурный! – крикнул сержант. – Этого вкамеру. Да пошлите в бордель за его одеждой.

– Что нам даст эта проволочка? – вполголосаспросил Фандорин, когда князя увели.

Асагава ничего не ответил, только улыбнулся.

* * *

Снова была ночь. Снова Эраст Петрович не спал. Он не мучилсябессонницей, сон словно бы перестал существовать, в нем отпала потребность. Аможет, всё дело было в том, что титулярный советник не просто лежал в постели –он прислушивался. Дверь в коридор оставил открытой, и несколько раз почудилось,будто крыльцо скрипит под лёгкими шагами, будто кто-то стоит там, в темноте, ине решается постучать. Однажды, не выдержав, Фандорин поднялся, быстро прошёл вприхожую и рывком распахнул дверь. Разумеется, на крыльце никого не было.

Когда стук, наконец, раздался, он был отрывистым и громким.О-Юми так постучаться не могла, поэтому сердце Эраста Петровича не дрогнуло. Онспустил ноги с кровати, принялся натягивать сапоги, а Маса уже вёл по коридоруночного гостя.

То был констебль муниципальной полиции. Сержант просилгосподина вице-консула срочно прибыть в участок.

Фандорин быстро шёл по тёмному Банду, постукивая тростью.Сзади, зевая, плёлся Маса. Препираться с ним было бессмысленно.

В полицию слуга входить не стал, уселся на ступеньке, свесилстриженную ёжиком голову, задремал.

– У япошки судороги, – сказал вице-консулуЛокстон. – Орёт, бьётся головой о стенку. Падучая, что ли? Я от грехавелел связать. Послал за вами, за Асагавой и за доктором Твигсом. Док ужездесь, инспектора пока нет.

Вскоре явился и Асагава. Выслушав сержанта, нисколько неудивился.

– Так скоро? – сказал он и больше ничего объяснятьне стал. Странное спокойствие инспектора, да и весь его «манёвр» объяснились,когда в комнату вошёл доктор Твигс.

– Добрый вечер, джентльмены, – приветствовал онтитулярного советника и инспектора. – Это не эпилепсия. Обычнаяабстинентная конвульсия. Этот человек заядлый морфинист. У него все вены наруках исколоты. Тут, конечно, ещё и следствие истеричности, слабость характера,но вообще-то на такой стадии человек не может обходиться без очередной дозыболее двенадцати часов.

– Я же говорил вам, Фандорин-сан, что князь подверженвсем существующим порокам, – заметил Асагава. – Теперь он у насзапоёт по-другому. Идёмте.

Камера представляла собой закуток в коридоре, отгороженныйтолстой железной решёткой.

На деревянных нарах сидел связанный по рукам и ногамОнокодзи, трясся в ознобе, клацал зубами.

– Доктор, сделайте мне укол! – закричал он. –Я умираю! Мне совсем плохо!

Твигс вопросительно поглядел на остальных.

Локстон невозмутимо жевал сигару, Асагава разглядывалстрадальца с довольным видом. Лишь вице-консулу было явно не по себе.

– Ничего, – сказал сержант. – Через неделькувыйдете на свободу, тогда и уколетесь.

Князь взвыл, согнулся пополам.

– Это пытка, – вполголоса произнёсФандорин. – Вы как хотите, господа, но я такими методами добиватьсяпоказаний не желаю.

Инспектор пожал плечами:

– Разве мы его пытаем? Он сам себя пытает. Не знаю, каку вас, иностранцев, но у нас в японских тюрьмах заключённым наркотиков не дают.Может быть, в муниципальной полиции другие правила? Вы держите морфий дляоблегчения страданий арестованных морфинистов?

– Ещё чего. – Локстон восхищённо покачал головой. –Ну вы, Гоу, и молодчага. Есть чему поучиться.

На сей раз Гоэмон Асагава не стал протестовать противамериканской фамильярности, лишь польщенно улыбнулся.