Осуществляя эти системы на практике, мы с моими друзьямипредавались всему, что есть самого пикантного и изысканного в распутстве ижестокости.

Вот в таком расположении духа мы находились, когда на мойсправедливый суд привели юношу шестнадцати лет, красивого как Амур, обвиняемогов попытке отравить свою мать. Все было ясно с самого начала: все факты былипротив него. Он не имел никаких шансов спастись, но мои друзья и я сам сталидумать, как избавить его от наказания, так как все трое жаждали насладиться им,и тут мое коварное воображение подсказало мне выход, который не только спасалвиновника, но и губил невинного.

— Где сейчас яд, которым ты якобы отравил мать? —спросил я юношу.

— Он у нее.

— Прекрасно! Тогда ты скажешь на последнем допросе, чтоэто она собиралась лишить тебя жизни. Ты ведь хочешь ее смерти? Так вот, онапогибнет. Ты доволен?

— Я в восторге, господин! Я ненавижу эту женщину и дажеготов умереть вместе с ней.

— Уликой будет яд, который находится у нее.

— Да, но только всем известно, что я купил его уаптекаря нашего городка, и мне пришлось сказать, что яд нужен моей матери,чтобы травить крыс в доме.

— Других улик против тебя нет?

— Нет.

— Тогда я сам распоряжусь твоей жизнью и жизнью твоейматери.

Я послал за аптекарем.

— Поостерегитесь, — заявил я ему, — обвинятьэтого ребенка, он действительно купил яд по просьбе матери, и теперь мышьяк унее в руках. И мы уверены, что она сама хотела отравить его, значитпротивоположное свидетельство вас погубит.

— Но тогда я буду виноват в любом случае, —возразил аптекарь.

— Нисколько; мальчик действовал по велению своейматери, хозяйки дома, и вы не могли знать о ее намерениях. Но, если вы продалияд малолетнему, не спросив, кто послал его, вы пропали.

Ботаник, убежденный этими доводами, сказал так, как я егонаучил; юноша говорил моими словами, и его несчастная мать, прижатая к стенеэтими обвинениями и не в силах их опровергнуть, погибла на эшафоте, в то времякак мы с друзьями, наблюдая казнь, занимались с ее сыном самыми сладострастнымиспособами содомии. Я никогда не забуду, как, сжимая анусом член Бонифацио, яизвергнулся в зад юноши в тот самый момент, когда его мать испустила дух.Готовность, с какой очаровательный мальчик отдавался нам, радость, написаннаяна его лице при виде предсмертных конвульсий женщины, давшей ему жизнь, —все это стало причиной такого высокого мнения о его способностях, что мы порешилиотправить его в Неаполь, где с возрастом, усовершенствовав свои принципы, онмог бы сделаться, без сомнения, одним из самых ловких мерзавцев в Европе.

Какое злодейство! Это обвинение вырвалось бы здесь из устглупости. Вы подарили обществу чудовище, чьи изощренные злодеяния, возможно,станут причиной тысяч смертей! Какой благородный поступок! Так ответим мыглупости, увешанной готическими предрассудками морали и добродетели: мы служилиприроде, предоставив ей один из инструментов, которыми она творит зло, необходимоедля нее.

Еще три месяца мы провели в моем поместье, купаясь в роскошии разврате, пока, наконец, соображения осторожности не вернули нас в то место,которое уготовил нам наш долг. Первым приключением, которым я обязан местуисповедника, когда мы вернулись, стал случай с одной набожной тридцатилетней,но все еще красивой и свежей женщиной; когда меня вызвали к ней, она лежала насмертном одре.

— Отец мой, — начала она, — пришла пораисправить самую отвратительную из несправедливостей. Здесь на столе миллионзолотом, и вы видите перед собой эту прелестную девочку, — продолжала она,указывая на очаровательное создание лет двенадцати, — ни то, ни другое мнене принадлежат, хотя я по своей злой воле держу их у себя… Увы, кто знает:может быть, я бы поступила еще хуже. Одна моя подруга, когда умирала в Неаполедва года назад, поручила мне этого ребенка и эти деньги, заставив меняпоклясться, что я передам их герцогу Спинозе в Милане. Соблазнившись золотом, явсе оставила себе, но злодейство не приносит счастья, и совесть настолько менязамучила, что я прошу вас как можно скорее избавить меня от груза моегопоступка. Хотя я вам доверяю, святой отец, я вынуждена оставить записку своимнаследникам, чтобы уведомить их об этом решении.

— Такая предосторожность, мадам, — живо прервал яее, — не только напрасно обнародует вашу вину, но и докажет ваше недовериеко мне, поэтому я не имею права заниматься этим делом.

— Ах, сударь, сударь, не будем больше говорить об этойзлосчастной записке: вы один исполните мой долг, вы один успокоите мою совесть,и никто об этом не узнает.

— Ваш поступок, мадам, — сказал я ужеспокойнее, — разумеется, ужасен, и я не уверен, успокоит ли небо стольпростой способ, предлагаемый вами.

Затем я продолжал сурово:

— Как вы могли так надругаться над дружбой, религией,честью и природой! Нет, не думайте, будто возвращение присвоенного поможет вам.Вы богаты, мадам, и вы знаете нужды бедных, так что прибавьте к этой суммеполовину вашего состояния, чтобы удовлетворить высшую справедливость. Вызнаете, мадам, что ваша вина велика, и только бедные могут похлопотать за васперед Господом. И не надо торговаться со своей совестью: коль скоро вы сталидобычей демонов, которые ждут вас с нетерпением, вы потеряли право умолятьВсевышнего простить ваши прегрешения.

— Вы меня пугаете, отец мой!

— Это мой долг, мадам; будучи посредником между небом ивами, я должен показать вам меч, нависший над вашей головой. И когда еще смогуя это сделать? Только в последний момент, когда вы еще можете спастись. Но вы пропали,если будете колебаться.

Оглушенная моими последними словами, моя богобоязненнаяпациентка велела принести шкатулку, содержимое которой составляло восемьсоттысяч ливров — половину ее состояния.

— Возьмите, — сказала она, заливаясьслезами, — возьмите, святой отец, я возвращаю свой долг; молитесь за моюгрешную душу и утешьте меня.

— Я бы очень этого хотел, мадам, — отвечал я,кивком головы, велев Клементии, одетой как дуэнья, которую я представил каксвою сестру, унести золото и увести девочку, — да, я от всего сердца желалбы рассеять ваши страхи, но не буду обманывать вас. Я чувствую, что вы должнырассчитывать на милосердие божие, но вот уравняет ли этот дар ваше прегрешение?Смогут ли успокоить разгневанного Бога эти деньги, возмещающие зло, которое выпричинили людям? Если представить себе все величие, всю беспредельность этоговысшего Существа, как можно тешить себя надеждой разжалобить его, когда выимели несчастье так жестоко его оскорбить? Вы знаете характер этогобеспощадного Бога из истории его народа, вы видите, что он везде и всюдуревнив, мстителен, неумолим, и все те качества, что в человеке называютсяпороками, в нем являются добродетелями. В самом деле, как без строгости мог онпроявить свою власть, если его непрерывно обижали его собственные создания,если ему постоянно завидовал демон? Отличительная черта власти есть крайняястрогость, а терпимость — это добродетель и удел слабого. Признаком силы всегдабыл деспотизм, и не надо рассказывать мне, что Бог добр, потому что я знаю, чтоон справедлив, а истинная справедливость никогда не сочеталась с добротой,которая в сущности есть не что иное, как следствие слабости и глупости. Выжестоко оскорбили вашего Создателя, мадам; искупление не возмещает вашипрегрешения, и я не буду скрывать от вас, что не в моей власти спасти вас отсправедливого наказания, которого вы заслуживаете: я могу лишь молитьВсевышнего о спасении вашей души. И я буду молиться за вас, но не могу бытьуверен в успехе, ибо я такое же слабое и ничтожной создание, как и вы. Муки, ккоторым вам надо готовиться, ужасны. Я знаю, что вечно гореть в аду — этожестокое наказание, что при одной мысли об этом кровь застывает в жилах, нотакова ваша участь, и я не в силах избавить вас от нее.