Навстречу попался парень в залатанных валенках, но вдорогой, барской шубе. Он нарочно толкнул Агапкина плечом, дохнул в лицокрепким перегаром. Федор прибавил шагу. Только не хватало ввязаться сейчас впотасовку.

Потом молодая бабёнка в плюшевой душегрейке, из-под которойторчала парчовая юбка чужого бального платья, поравнявшись с ним, прокричалавысоким дурным голосом:

— Антилихент, ахвицерское атродье! Тьфу на тебя!

Она плюнула ему в лицо, однако не попала. Федор успелотскочить. Спиртным от неё не пахло, но она была пьяна этой новой вольнойжизнью, когда всё дозволено.

Мимо сновало много серых солдатских шинелей, кожаных куртоки кепок. Мрачные, словно пылью припорошенные лица. Тусклые глаза. Жёсткий,прямой, нагло оценивающий взгляд. Эти были спокойны и надменны. Люди приоружии. Устроители адского маскарада. Новые хозяева города.

По Садовой гремели грузовики, целая колонна, не меньшедюжины. Первые два были набиты солдатами, остальные везли белые, новенькиесосновые гробы.

Пока Федор стоял, ждал, сзади послышался голос:

— Кто такой? Офицер? Оружие есть?

Двое в шинелях, один в кожанке. Шальные, безумные глаза.Красные, скатавшиеся в жгут повязки на рукавах.

«Не могут все они с утра быть пьяны или под наркотиком, —подумал Агапкин, — просто пришёл их звёздный час. Они ошалели: теперь им всёдозволено».

— Я врач, — сказал он — оружия у меня нет.

По счастливой случайности пистолет он оставил дома. Егоспокойно, деловито обыскали, забрали серебряный портсигар с папиросами,часы-луковицу, вытряхнули из портмоне деньги, само портмоне тоже взяли. Наконецотпустили. Занялись стариком в добротном пальто с цигейкой.

«Разденут, — отстраненно подумал Агапкин, — хорошо, еслиживёт недалеко, не успеет замёрзнуть».

Федор прошёл ещё немного, медленно, словно во сне,оглянулся, увидел, как покорно, услужливо, старик снимает пальто, и вдругзастыл посреди улицы.

«Я не сопротивляюсь. Мне даже не приходит в головузаступиться за себя, за старика. Почему? Я ведь такой же, как они, я сынпрачки, мы с ними одной крови. Но я боюсь и ненавижу их, я цепенею передними.Что со мной? Что мне остаётся? Биться головой о серую стену доходного дома,провалиться сквозь землю, в преисподнюю, от стыда и ужаса».

— В преисподнюю, — повторил он вслух, едва шевеля застывшимигубами, — я и так там. Мы все там.

Он хотел закурить, чтобы немного успокоиться, но вспомнил —только что папиросы отняли вместе с портсигаром. Отняли все деньги, и если дажеслучится чудо, попадётся открытая лавка, он не сможет ничего купить. Какиебинты? Какие пелёнки, мыло, хлеб, крупа в преисподней?

Гамбург, 2006

Телефон зазвонил, когда Соня принимала душ. Второй аппаратбыл тут же, в ванной, возле унитаза. Он заливался так долго, так настойчиво,что пришлось выключить воду, завернуться в полотенце и взять трубку.

— Софья Дмитриевна, вы ещё спите? Через полчасазаканчивается завтрак.

— Доброе утро, Иван Анатольевич. Я уже проснулась. Мне нужноещё минут пятнадцать.

— Хорошо. Завтрак не в ресторане, а на третьем этаже.Смотрите, не заблудитесь. Я вас жду.

— Ну что, Репчатая? Нравится тебе изводить себя всякимиглупыми ужасами? — обратилась она к своему бледному отражению в зеркале. — Витоге совершенно не выспалась. Выглядишь отвратительно. Нолику не потрудиласьответить. И на завтрак теперь пойдёшь с мокрой головой, поскольку сушитьсяфеном уже некогда.

Утром, после горячего душа, мрачная логика ночных подозренийпоказалась абсурдом. Соне стало неловко за свои дурные мысли о Биме, дажезахотелось позвонить ему и извиниться.

На мраморной полке у раковины лежала капсула, упакованная впластиковый пакетик. Мгновение Соня смотрела на неё и уже хотела выкинуть, нопередумала, спрятала в один из многочисленных карманов папиного портфеля.

Когда она спустилась на третий этаж и вошла в зал длязавтраков, у неё слегка закружилась голова.

Вдоль стен стояли столы, накрытые белоснежными скатертями,на них лежали горы фруктов, теснились блюда с десятками разных сыров, ветчин,рыбы, нарезанной прозрачными ломтиками, лотки с йогуртами, творожками,паштетами, запотевшие кувшины со свежими соками. На маленьких жаровнях шипеливсякие сосиски и колбаски, в кастрюльках, снабжённых таймерами, варились яйца,из тостеров выпрыгивали подогретые ломтики хлеба. За отдельным столом наплоских сковородках дородный дядька в поварском колпаке жарил блинчики,подкидывал так, что они переворачивались на лету.

— Софья Дмитриевна, я здесь!

Чтобы привести её в чувство, Зубову пришлось встать из-застола, подойти, тронуть за руку.

— А? Да, ещё раз доброе утро. Бедный Нолик.

— Что, простите?

— Так. Ничего. У меня есть друг, я сейчас подумала, что бы сним случилось, если бы он сюда попал. Он бы, наверное, сошёл с ума.

— Так же как вы, никогда не бывал за границей?

— Мгм. И постоянно хочет кушать. Я просто представила, какон там завтракает один, на своей грязной кухне. Иван Анатольевич, а кто всё этобудет есть? Здесь же нет никого, кроме нас с вами.

— Там дальше ещё зал, но народу действительно мало. Все ужепоели. Завтрак заканчивается через десять минут.

— Ой, значит, я не успею?

— Не волнуйтесь. Они ничего не уберут, пока мы здесь, и насне выгонят.

Беда была в том, что после бессонной ночи есть Сонесовершенно не хотелось. Она долго ходила с пустой тарелкой вдоль накрытогостола и в итоге положила себе ложку творога, несколько ломтиков ананаса и дыни.Зубов принёс ей стакан свежего апельсинового сока, заказал крепкий двойнойкофе.

— Поезд у нас с вами через полтора часа. Я смотрел утренниеновости, в Зюльте очень холодно, днём минус двенадцать, так что одевайтесьтеплей.

— Там тоже будут так кормить каждое утро? Где вообще я тамбуду жить?

— На первое время мы сняли для вас номер в гостинице. Позже,когда соберётся вся команда, мы переселим вас на виллу. Мы арендовали её нагод, но пока там не закончен ремонт.

— В гостинице «Кроун»? — вдруг спросила Соня.

Чашка с кофе застыла у его губ. Соня смотрела ему в глаза изаметила, как слегка дрогнули белёсые ресницы, как сузились зрачки. Егозамешательство длилось долю секунды. Он спокойно глотнул кофе, улыбнулся, какобычно, тепло и неотразимо.