— Софья Дмитриевна, вы успели изучить путеводитель?

— Нет. То есть да. Там в номере, на столе, целая кучарекламных проспектов, в том числе есть кое-что про остров Зюльт.

— И из всех островных отелей вас привлёк именно «Кроун»?

— Не знаю. Просто запомнилось название. А почему вы такудивились?

— Потому что мы сняли для вас номер именно в этом отеле.Слушайте, у вас потрясающая интуиция.

— Спасибо, Иван Анатольевич. Вы первый это заметили, идумаю, что ошиблись. Интуиция у меня не развита вовсе. Скажите, я прямо сегодняприступлю к работе? Лаборатория там уже есть?

— Сегодня и завтра вы будете отдыхать, гулять по острову,дышать морским воздухом. Обязательно пройдётесь по магазинам. Мне почему-токажется, что для северной зимы вы одеты недостаточно тепло. А простужаться вамнельзя, работы будет много.

Они вышли из зала. Зубов предложил спуститься в бар,выкурить по сигарете.

— Да. И кофе ещё чашку я бы выпила. Мне мало, — сказалаСоня.

В баре у Зубова зазвонил мобильный. Он извинился, ушёл стелефоном в дальний угол. Соня издали наблюдала за ним. Лицо его было хмурым,напряжённым. Говорил он довольно долго. На стойке остывал его кофе.

— Лаборатория уже есть? — повторила Соня, когда он вернулся.

— Вы всё-таки трудоголик и фанатик, — сказал он с обычнойсвоей улыбкой, — конечно, для моего руководства это очень хорошо, простоотлично. Но неужели вы хотите прямо сегодня начать работать? Неужели таксоскучились по своей биологии?

— Соскучилась, да. Но главное, мне интересно посмотреть.Если моё рабочее место такое же чистенькое, комфортное, человеколюбивое, каквсе здесь, то я буду просто рыдать от счастья.

— Хорошо. Лабораторию я вам покажу. Уверяю вас, она именнотакая — чистая, удобная, отлично оборудованная. Только рыдать, пожалуйста, ненадо.

— Я постараюсь. Я заранее подготовлюсь и сумею сдержать своибурные эмоции.

Вернувшись в номер, Соня включила компьютер, нашла новоепослание от Нолика.

«Софи, почему молчишь? Как ты там? Скучаю ужасно. За ночьещё кое-что нарыл.

Данилов Михаил Павлович, о котором я уже писал, был одним изтех, кто передавал англичанам информацию о тайном договоре между нашими инемцами по разделу Европы. В тридцать девятом ему было всего двадцать два года.Он служил в СС, имел чин лейтенанта. Сейчас у меня есть только одна егофотография, с книги. Качество довольно паршивое, к тому же снимали его летдесять назад, то есть он там уже старый. Но знаешь, что я заметил? Худое лицо ибольшие, слегка оттопыренные уши. Как у твоего папы.

Софи, ты, пожалуйста, не нервничай и не злись на меня. Япока никаких выводов не делаю, всего лишь излагаю факты. Знать что-либо осекретном договоре мог только человек, который входил в состав делегацииРиббентропа, т.е. был в Москве, как раз тогда, в тридцать девятом.

Очень советую тебе, Софи, съездить на Зюльт, разыскать М.П.Данилова. Нет, не просто советую, настаиваю. Учти, это совсем несложно. Островот твоего Гамбурга совсем недалеко, он маленький. Захочешь — найдёшь. Мнепочему-то кажется, вам с ним будет о чём поговорить.

Обнимаю тебя, целую, так же горячо и неприлично, как ваэропорту. И ты, Репчатая, ничего с этим поделать не можешь!

Твой Zero».

Москва, 2006

Хмурый, нервный, с отёчным лицом и головной болью послевыпитого ночью коньяка, Пётр Борисович Кольт уселся на заднее сиденьегромадного бронированного джипа, самого унылого и нелюбимого из всех своихавтомобилей. Он называл его катафалком.

Шофёр тихо поздоровался, но ответа не получил, выехал изгаража, свернул на трассу, прибавил скорость. Минут через двадцать машинавстала в пробке. Кольт, вроде бы задремавший на заднем сиденье, вдруг хриплоспросил:

— Куда ты направляешься?

— В офис, Пётр Борисович.

— Разве я сказал — в офис?

— Но как же? — удивился шофёр. — Куда же ещё? Вы вчеравечером предупредили, что в одиннадцать совещание, сейчас десять пятнадцать.

Кольт опять выругался, что-то проворчал, позвонил одному изсвоих заместителей и распорядился, чтобы совещание проводили без него.

— Поворачивай к центру, — велел он шофёру, когда пробкарассосалась, — едем на Брестскую.

Старика Агапкина он застал у письменного стола, передвключённым ноутбуком.

— Доступа в Интернет нет. Я все отключил, — тихо сообщилБутон.

Рядом с компьютером лежало несколько старых потрёпанныхобщих тетрадей.

— Сделай ему ромашковый чай, мне кофе, — приказал КольтБутону, подвинул стул и уселся рядом со стариком.

— Я уже завтракал, — сердито проворчал Агапкин, — чаю нехочу. Она долетела?

— Да, — Кольт взглянул на часы, — кажется, именно сейчас онидолжны садиться в поезд, ехать в Зюльт. — Ты что, всё-таки решил занятьсямемуарами? — Он хотел взять одну из тетрадей, но старик хлопнул его по руке.

— Не трожь!

Хлопок получился увесистый, даже болезненный, и Кольтневольно порадовался. У старика сильные руки и отличная реакция.

— Хорошо, не буду, — смиренно кивнул он, — хотя бы объясни,что это?

— Этому нет цены. Меня за это резали, травили ирасстреливали.

— Кто?

— Резали степные бандиты, ночью в палатке, но я оказалсяловчее, перехватил нож и разбудил товарищей. Травил Ежов, расстреливал Берия.Яд я обнаружил сам, а от расстрела меня спас Бокия Глеб Иванович, это было ужепосле войны, в сорок шестом.

— Погоди, но ведь ты говорил, Бокию самого в тридцатьседьмом расстреляли. Как он мог тебя спасти после войны?

— А очень просто. Я блюдечко повертел, вызвал дух ГлебаИвановича. Он полетал, пошептал кому следует и спас меня, раба Божьего, отнеминуемой гибели. Тёмный ты человек, Пётр. И чему тебя только учили на твоёмфилософском факультете?

— Научному атеизму, диалектическому материализму учили.Никакой загробной жизни не существует.

— Бога отменяют те, кто претендует на Его место. Атеизмвсегда приводит к диктатуре одного наглого параноика над миллионами робкихпрофанов, — проворчал старик.