— Да, наверное, — кивнул Кольт, — но Дмитрий вовсе небиолог, а инженер. Родные руки! Это же не фамильные драгоценности, некакой-нибудь алмаз в пятьдесят карат. От этого невозможно сразу получитьприбыль, просто так продать. Всё равно сначала нужен специалист, биолог.

— Получить прибыль, продать, — старик сморщился и пожевалгубами, — родные руки для Тани это как раз те, которые не продадут. Но ты,Пётр, вряд ли поймёшь. Вообще, я устал, слишком многое приходится тебеобъяснять. Давай отложим этот разговор. Я хочу сегодня ещё поработать.

— Хорошо, — вздохнул Кольт, — давай отложим. Только ответьна последний вопрос. Ты собираешься отдать всю информацию именно Софи? Ты этисвои драгоценные каракули расшифровываешь только для неё или ради самогопрепарата?

— Для неё. Только для неё.

— А если она откажется? Если у неё, как когда-то у еёпрапрадеда Свешникова, возникнут эти бредовые идеи о моральной ответственности,о том, что сделать метод универсальным и общедоступным невозможно, аомолаживать избранных безнравственно и опасно для человечества?

— И пусть! И отлично! Не надо ничего.

— Вот сейчас ты врёшь, — Кольт усмехнулся и покачал головой,— не только мне, но и самому себе. Ты не можешь допустить, чтобы открытиеСвешникова исчезло навсегда. Ты сам ждёшь не дождёшься.

— Да, Пётр. Конечно, вру, конечно, жду, — старик тяжеловздохнул, — просто мне страшно за девочку, я не могу себе простить.

— Брось, Федор, прежде всего тебе страшно за самого себя.Тебе нужен препарат, время уходит, и в этом всё дело.

— Пётр, Пётр, иногда мне с тобой бывает так противноразговаривать. Не пей больше. Тебе нельзя. С похмелья ты злой и глупый. Знаешь,что для тебя сегодня самое главное? Найти человека, который убил Дмитрия.Потому что скоро он попытается убить Софи. Смотри, не опоздай, без неё у тебяничего не выйдет. Это я тебе гарантирую.

Москва, 1917

Федор не заметил, как подошёл к особняку на БольшойНикитской. У подъезда стоял крытый автомобиль, рядом топтались двое солдат вшинелях, с винтовками за плечами.

Федор хотел пройти мимо особняка, но уже было поздно.Солдаты заметили, как он замешкался у подъезда, преградили ему путь.

— Куда? Стой!

Он не успел ответить. Дверь открылась. Появился юноша вгимнастёрке и спокойно сказал:

— Пропустите. Это к нам. Свой.

— Что происходит? — спросил Федор, оказавшись в прихожей.

— Раздевайтесь, проходите, — он взял у Агапкина из рукпальто, — подождите в гостиной. Я доложу.

На вешалке висели новенькие кожаные куртки. В доме былодовольно тепло, но не от парового отопления. Топились печи. В гостиной веселопылал огонь в камине. В кресле сидела Зина с ребёнком на руках. Она улыбнулась.

— Здравствуйте. Танечка только что заснула. Не встаю, сижу,как мышка, боюсь разбудить.

Её спокойный, уютный шёпот, румяное круглое лицо,приветливая улыбка, вид спящей девочки, завёрнутой в шёлковое стёганое одеяло сбелоснежным кружевным уголком, чистота и покой гостиной ошеломили Федора.

— Представляете, избаловалась до невозможности. Спит толькона руках, как положишь в кроватку — просыпается, плачет. Папа наверху, вкабинете. Знаете, он хотел послать за вами, у него к вам срочное дело. А высами пришли, как будто почувствовали.

Он тяжело опустился в кресло напротив и произнёс глухимровным голосом:

— Зина, меня только что ограбили, здесь недалеко, на тойстороне Садового.

— Да, — она вздохнула, грустно покачала головой, — на улицесейчас нехорошо, опасно. Но папа говорит, это скоро кончится. Надо потерпеть,переждать. Федор, вы успокойтесь, отдохните.

Но отдохнуть он не успел. Юноша в гимнастёрке пригласил егоподняться в кабинет.

Из-за двери слышался сдержанный смех, там дружескибеседовали Мастер и двое его гостей.

— У Ильича был такой усталый, растерянный вид, — произнёсвесёлый баритон, — он смотрит на меня, улыбается и говорит: голова кружится.Слишком резкий переход от подполья к власти.

Агапкин постучал. Разговор затих.

— Да, Федор, войдите, — громко произнёс Мастер.

Он назвал Агапкина по имени. Не брат, не Дисипль. Сталобыть, его гости не имели отношения к Ложе.

— Добрый день, Матвей Леонидович. Здравствуйте, господа, —сказал Агапкин.

Двое мужчин в полувоенных френчах, один молодой, полный,рыжеватый, курносый, с девичьим нежным румянцем на щеках, второй постарше,худощавый седеющий брюнет с тонким, породистым лицом, уставились на него веселои удивлённо.

— Господа, — повторил рыжеватый иронически важным тоном иподнял вверх пухлый палец.

— Вот, товарищи, знакомьтесь, — сказал Мастер, — АгапкинФедор Фёдорович, замечательный доктор, верный помощник и уже почти родственникпрофессора Свешникова Михаила Владимировича.

— Степаненко, — представился рыжеватый.

— Если мне не изменяет память, родственник там полковникДанилов, — задумчиво произнёс брюнет и взял папиросу.

— Младший брат товарища Кудиярова геройски погиб в боях заКремль, — вполголоса пояснил Мастер, — вы, Федор, садитесь. Сейчас будет чай.

Агапкин присел на край стула, жадно глядя на папиросу,которую мяли худые пальцы товарища Кудиярова. Лицо его показалось смутнознакомым.

— Между прочим, среди разоружённого офицерья полковникаДанилова покамест нет, — сказал Степаненко.

— Среди убитых тоже не нашли, — добавил Кудияров, чиркнувнаконец спичкой.

— Тю-тю, полковничек, — Степаненко вытянул трубочкой пухлыегубы, — тю-тю. Небось, на Дон подастся, к атаману Каледину.

— Неужели не навестит молодую жену, не попрощается? —спросил Кудияров.

— Татьяна Михайловна, кажется, на сносях, — сказал Мастер ипосмотрел на Агапкина, — она, часом, не родила ещё?

— Родила, — чуть слышно произнёс Федор.

— Вот как? А что голос такой грустный? Надеюсь, всё прошлоблагополучно?

— Да. Ребёнок здоров. Мальчик.

— Стало быть, можно поздравить господина полковника, —оживился Кудияров, — вернётся, а тут такой сюрприз. Сын. Первенец.

Светло-карие немигающие глаза впились в лицо. Агапкинвпервые встретился взглядом с товарищем Кудияровым и наконец узнал его.