— Кому, спрашиваю, читаешь?

— Никому. Себе.

— А чего же в голос?

— Так ведь стихи.

— А-а… — Васков не понял. Взял книжку —тонюсенькая, что наставление по гранатомету, — полистал. — Глаза портишь.

— Светло, товарищ старшина.

— Да я вообще… И вот что, ты на камнях-то несиди. Они остынут скоро, начнут из тебя тепло тянуть, а ты и не заметишь. Тышинельку подстилай.

— Хорошо, товарищ старшина. Спасибо.

— А в голос, все-таки не читай. Ввечеру воздухсырой тут, плотный, а зори здесь тихие, и потому слышно аж за пять верст. Ипоглядывай. Поглядывай, боец Гурвич.

Ближе к озеру Бричкина располагалась, и ещеиздали Федот Евграфыч довольно заулыбался: вот толковая девка! Наломала лапникуелового, устелила ложбинку меж камней, шинелью прикрыла: бывалый человек. Дажепоинтересовался:

— Откуда будешь, Бричкина?

— С Брянщины, товарищ старшина.

— В колхозе работала?

— Работала. А больше отцу помогала. Он лесник,на кордоне мы жили.

— То-то крякаешь хорошо.

Засмеялась. Любят они смеяться, не отвыкли еще

— Ничего не заметила?

— Пока тихо.

— Ты все примечай, Бричкина. Кусты не качаютсяли, птицы не шебаршатся ли. Человек ты лесной, все понимаешь.

— Понимаю.

— Вот-вот…

Потоптался старшина: вроде все сказал, вродедал указания, вроде уходить надо, а ноги не шли. Уж больно девка своя-то была,лесная, уж больно устроилась уютно, уж больно теплом от нее тянуло, как от тойрусской родимой печки, что привиделась ему сегодня в дреме.

— Лиза, Лиза, Лизавета, что ж не шлешь ты мнепривета, что ж ты дроле не поешь, аль твой дроля не пригож, — с ходу, казеннымголосом отбарабанил комендант и пояснил: — Это припевка в наших краях такая.

— А у нас…

— После споем с тобой, Лизавета. Вот выполнимбоевой приказ и споем.

— Честное слово? — улыбнулась Лиза.

— Ну, сказал ведь.

Старшина вдруг залихватски подмигнул ей, самже первым смутился, поправил фуражку и пошел. Бричкина крикнула вслед:

— Ну, глядите, товарищ старшина! Обещались!…

Ничего он ей не ответил, но улыбался всюдорогу, пока через гряду на запасную позицию не вышел. Тут он улыбку с лицасмахнул и стал искать, куда запряталась боец Четвертак.

А боец Четвертак сидела под скалой на мешках,укутавшись в шинель и сунув руки в рукава. Поднятый воротник прятал ее головувместе с пилоткой, и между казенных отворотов уныло торчал красный хрящеватыйносик.

— Ты чего скукожилась, товарищ боец?

— Холодно…

Протянул руку, а она отпрянула: решила сдуру,что хватать он ее пришел, что ли…

— Да не рвись ты, господи! Лоб давай. Ну?…

Высунула шею. Старшина лоб ее стиснул,прислушался: горит. Горит, лешак тебя задави совсем!

— Жар у тебя, товарищ боец. Чуешь?

Молчит. И глаза печальные, как у телушки:любого обвиноватят. Вот оно, болотце-то, товарищ старшина Васков. Вот он,сапог, потерянный бойцом, твоя поспешаловка и майский сиверко. Получи в натуреодного небоеспособного — обузу на весь отряд и лично на твою совесть.

Федот Евграфыч сидор свой вытащил, лямкисбросил, нырнул: в укромном местечке наиважнейший его энзе лежал — фляга соспиртом, семьсот пятьдесят граммов, под пробку. Плеснул в кружку.

— Так примешь или разбавить?

— А что это?

— Микстура. Ну, спирт, ну?

Замахала руками, отодвинулась:

— Ой, что вы, что вы…

— Приказываю принять!… — Старшина подумалмаленько, разбавил чуть водой. — Пей. И воды сразу.

— Нет, что вы…

— Пей, без разговору!…

— Ну, что вы в самом деле! У меня мама —медицинский работник…

— Нету мамы. Война есть, немцы есть, я есть,старшина Васков. А мамы нету. Мамы у тех будут, кто войну переживет. Ясноговорю?

Выпила, давясь, со слезой пополам.Закашлялась. Федот Евграфыч ее ладонью по спине постукал слегка. Отошла. Слезыладонями размазала, улыбнулась:

— Голова у меня… побежала!…

— Завтра догонишь.

Лапнику ей приволок. Устелил, шинелью своейпокрыл:

— Отдыхай, товарищ боец.

— А вы как же без шинели-то?

— Я здоровый, не боись. Выздоровей только кзавтрему. Очень тебя прошу, выздоровей.

Стихло кругом. И леса, и озера, и воздух самый— все на покой отошло, затаилось. За полночь перевалило, завтрашний деньначинался, а никаких немцев не было и в помине. Рита то и дело поглядывала наВаскова, а когда одни оказались, спросила:

— Может, зря сидим?

— Может, и зря, — вздохнул старшина. — Однаконе думаю. Если ты фрицев тех с пеньками не спутала, конечно.

К этому времени комендант отменил позиционноебдение. Отправил бойцов на запасную позицию, приказал лапнику наломать и спать,пока не подымет. А сам здесь остался, на основной, и Осянина за ним увязалась.

То, что немцы не появлялись, сильноозадачивало Федота Евграфыча. Они ведь и вообще могли здесь не оказаться, моглив другом месте на дорогу нацелиться, могли какое-либо иное задание иметь, асовсем не то, которое он за них определил. Могли уже бед натворить уйму:стрельнуть кого из начальства или взорвать что важное. Поди тогда объясняйтрибуналу, почему ты вместо того чтобы лес прочесать да немцев прищучить,черт-те куда попер. Бойцов пожалел? Испугался в открытый бой их кинуть? Это неоправдание, если приказ не выполнен. Нет, не оправдание.

— Вы бы поспали пока, товарищ старшина. Назорьке разбужу…

Какой там, к лешему, сон! Даже холодакомендант не чувствовал, даром что в одной гимнастерке…

— Погоди ты со сном, Осянина. Будет мне,понимаешь ли, вечный сон, ежели фрицев проворонил.