– Неужто вы думаете, что я позволю всей этой мерзостивыплеснуться наружу? Здесь столько грязи, столько семейных тайн! Прокатитсяволна самоубийств, разводов, скандалов, позорных отставок. Нет, хуже! Новыйминистр заберёт архив себе, объявит, что уничтожил, но самое пикантное сохранит– на всякий случай.

– Что же делать?

– Мы с вами уничтожим всю эту отраву. Не читая.

– Б-благородно, – признал Фандорин, который несмог бы насладиться японскими тайнами, даже если б у него и возникло подобноежелание. – А что это за значки? На иероглифы непохоже.

Он показал на лист бумаги, лежавший на самом дне папке.Посередине там был изображён кружок, в нем странная загогулинка. От кружкатянулись линии к другим кружкам, помельче.

– Да, это не иероглифы, – пробормотал инспектор,вглядываясь. – Во всяком случае, не японские. Подобные письмена мнепопадаются впервые.

– Похоже на схему заговора, – предположилФандорин. – Притом зашифрованную. Хорошо бы узнать, кто это отмеченцентральным к-кружком?

– Должно быть, Суга.

– Вряд ли. Он не стал бы обозначать самого себякакой-то закорючкой, просто нарисовал бы пустой кружок, и всё.

Прижавшись друг к другу плечами, они склонились надзагадочной схемой. Асагава, видимо, надышавшись пыли, чихнул, да так громко,что низкий свод отозвался оглушительным эхом.

– Вы с ума сошли! – шикнул на негоФандорин. – Тише!

Японец беспечно махнул рукой и ответил, не понижая голоса.

– Какая разница? Теперь можно не прятаться. Как толькоуничтожим лишние документы, я сам вызову дежурного и объявлю, что…

Он не договорил.

Безо всякого предупреждения, с уже знакомым металлическимзвоном, потайная дверь захлопнулась. Стена слегка дрогнула, и в комнаткесделалось тихо-тихо, как в склепе.

Первая реакция Эраста Петровича была чисто нервной – онвзглянул на часы. Они показывали восемнадцать минут третьего.

Два восемнадцать

Или два девятнадцать —

Не все ли равно?

Несколько минут угодившие в капкан взломщики вели себясовершенно естественным и предсказуемым образом – стучали кулаками внепроницаемую перегородку, пытались нащупать пальцами шов в стене, искаликакую-нибудь кнопку или рычаг. Потом Фандорин предоставил метаться напарнику, асам сел по-турецки на пол.

– Б-бесполезно, – сказал он ровным голосом. –Никакого рычага здесь нет.

– Но ведь как-то дверь закрылась! В кабинет никто невходил, мы услышали бы – я запер задвижку!

Эраст Петрович объяснил:

– Часовой механизм. Установлен на д-двадцать минут. Ячитал про такие двери. Они применяются в больших банковских сейфах иблиндированных хранилищах – там, где добычу так быстро не вынесешь. Лишь хозяинзнает, сколько у него времени до того, как сработает пружина, взломщик жепопадается. Угомонитесь, Асагава. Мы отсюда не выйдем.

Инспектор сел рядом, в самом углу.

– Ничего, – бодро сказал он. – Посидим доутра, а там пускай арестовывают. Нам есть что предъявить властям.

– Никто нас арестовывать не будет. Утром Суга придёт наслужбу, по беспорядку в кабинете догадается, что здесь были незваные гости. Постулу под распятием поймёт, что в мышеловке добыча. И оставит нас тут околеватьот жажды. Должен признаться, я всегда боялся такой смерти…

Сказано, впрочем, было без особенного чувства. Видимо,отравленность сердца и мозга успели сказаться и на инстинкте самосохранения. Отжажды так от жажды, вяло подумал Эраст Петрович. Какая, в сущности, разница?

Фатализм – штука заразительная. Асагава посмотрел натускнеющий огонёк в своей лампе и задумчиво произнёс:

– Не бойтесь. От жажды умереть мы не успеем.Задохнёмся. Ещё раньше, чем явится Суга. Воздуха здесь часа на четыре.

Некоторое время посидели молча, думая каждый о своём. ЭрастПетрович, к примеру, о странном. Ему вдруг пришло в голову, что ничего этого,может быть, на самом деле нет. События последних десяти дней были слишкомневероятны, а он сам вёл себя слишком уж нелепым манером – дикость и бред. Толи затянувшийся сон, то ли посмертные химеры. Ведь никто толком не знает, чтопроисходит с душой человека, когда она разлучается с телом. Что если в ней идутнекие фантомные процессы, как во время сновидений? Ничего не было: ни беготниза безликим убийцей, ни павильона над ночным прудом. На самом деле жизньоборвалась в тот миг, когда в лицо беспомощному Эрасту Петровичу уставиласьсвоими бусинками серо-коричневая мамуси. Или того раньше – когда он вошёл ксебе в спальню и увидел улыбчивого старичка-японца…

Чушь, сказал себе титулярный советник, передёрнувшись.

Дёрнулся и Асагава, мысли которого, видно, тоже свернуликуда-то не туда.

– Нечего рассиживаться, – сказал японецподнимаясь. – Мы ещё не выполнили свой долг.

– А что мы можем сделать?

– Вырвать у Суги его жало. Уничтожить архив.

Инспектор снял с полки несколько папок, отнёс к себе в уголи принялся рвать листки на мелкие-мелкие кусочки.

– Лучше бы, конечно, сжечь, да слишком малокислорода, – озабоченно пробормотал он.

Титулярный советник посидел ещё немножко, потом сталпомогать. Брал папку, передавал Асагаве, а тот методично делал своюразрушительную работу. Трещала бумага, в углу постепенно росла груда мусора.

Становилось душно. На лбу у вице-консула выступили капелькипота.

– Не нравится мне умирать от удушья, – сказалон. – Лучше пулю в висок.

– Да? – задумался Асагава. – А я лучшезадохнусь. Стреляться – это не по-японски. Слишком шумно, и не успеешьпрочувствовать, что умираешь…

– В том-то, очевидно, и заключается основное различиемежду европейской и японской к-культурой… – глубокомысленно начал титулярныйсоветник, но интереснейшей дискуссии не суждено было продолжиться.

Где-то наверху раздался тихий свист, и в газовых рожках,колыхнувшись, вспыхнули голубоватые язычки пламени. В потайной комнатке сталосветло.

Эраст Петрович обернулся, задрал голову и увидел, как подпотолком в стене открылось малюсенькое окошко. Из него на титулярного советникауставился раскосый глаз.

Донёсся приглушённый смешок, и знакомый голос сказалпо-английски: