– Как видите, сестры, – серьезно сказалааббатиса, – дело непростое. Больше о нем нам расскажет второй наш почетныйгость, ученый Миколай Кузанский, теолог, бакалавр гейдельбергскогоуниверситета, decretorum doctor университета в Падуи, трирский каноник,секретарь тамошнего архиепископа. Муж летами молод, но уже прославленнабожностью и мудростью.

Молодой человек возраста Рейневана встал. Вышел вперед.Сложил ладони. Витраж со святым Бонифацием красиво осветил его.

– Херувим, – промурлыкала Вероника. –Наверное, будет мне сниться сегодня.

– Мне уже снится, – прошептала послушница заспиной Ютты. Другие зашикали на нее.

– Дорогие сестры во Христе, – нежным голосом началмолодой теолог. – Если позволите, я не поучать вас буду, поскольку сам ещедалек от всезнания, ни остерегать вас, поскольку сам не без греха. Разрешитемне просто поделиться с вами тем, что у меня на сердце.

Полная ожиданий тишина, казалось, аж звенит под сводами.

– Истинно Божий человек, – начал Миколай Кузанский– живет сосредоточившись. Он свободен от земных дел, почтенно обращается квечным благам. Тогда закрытое небо раскрывается. С лица Божьей любви внезапныйсвет, как молния пронзает открытое сердце. В его сиянии Божий Дух обращается ксердцу, говоря: я твой, а ты – моё, я пребываю в тебе, а ты живешь во мне.Двоих любящих друг друга людей объединяет похожая общность. Стремление одногоявляются стремлением другого. Его желание является твоим желанием…

На лице каноника Лангенройта возникло легкое выражениебеспокойства. Зато лица многих монашек, включая аббатису, украсились печальнымиулыбками.

– …потому что, если любовь проистекает от Бога, истинноот Бога, в этом нет ничего нечистого. Любовь и желание чисты, как свет, как luxperpetua, как природа неоскверненного грехом райского сада. О, сестра моя,сестра единственная! Жди, жди терпеливо, утвердись в набожности и молитве. Инастанет день, когда засияет свет любви, когда появится тот, кого ты одаришьлюбовью. Придет suavissimus,[279] полон очарования, и поведеттебя в hortus conclusus[280] блаженства. Голод, а потомнасыщение. Сила любви насыщает тебя, погружает в совершенную радость. Душа,полная радости, служит тому, которого любит, тем горячее, поскольку не скрываетсвоей наготы пред наготой его невинности…

Беспокойство на лице Лангенройта становилось всё болеезаметным. Монашки же разомлевали в угрожающем темпе.

– Назову тебя возлюбленной моей, любовь которой слащевина, а благовония мастей твоих лучше всех ароматов![281] Искажу тебе: Quam pulchrae sunt mammae tuae soror mea…[282]

– Если это devotio moderna,[283] –шепнула послушница за спиной, то я записываюсь.

– На рассвете поспешите в виноградник, чтоб посмотреть,распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, зацвел ли гранат. Тамдашь ему любовь твою. А груди твои…

– Святая Вероника, покровительница… Я не выдержу…

– …груди твои, которые mandragorae dederunt odorem,[284] это плоды, скажешь ты, которые для тебя я сберегла, мойвозлюбленный. И совершится commixtio[285] плоти, и сотворитcя uniomystica.[286] Исполнится то, что соответствует природе предлицом Бога, который есть Природа. Аминь. Мир вам, сестры мои.

Констанция фон Плауэн слышно выдохнула. Тяжело вздохнулОсвальд фон Лангенройт. Каноник Хаугвиц вытер обильный пот со лба и с тонзуры.

– Это наш шанс, – повторила Вероника. – Мы неможем его упустить.

Они разговаривали, спрятавшись в коморке за пекарней, ихпривычное место совещаний было занято, у одной из самых младших конверс былпонос, и она занимала necessarium непрерывно.

– Не крути головой и не делай мин, – наморщила носВероника. – Этот теолог – это наш шанс, повторяю. Ты же слышала, что онговорил и как он говорил. Он, Ютта, думает только об одном, я тебя уверяю. Весьмонастырь слушал его речь, все видели, что у него было в глазах. А было именното, о чем мы обе непрерывно думаем.

– Может, ты!

– Пусть будет так. Может, я. И остальные в монастыре,включая почтенную матушку фон Плауэн. Нет, я не собираюсь ждать, пока кто-тонас опередит и заберется к нему в постель. Страстный теолог поможет нам бежать,Ютта. Надо только пойти к нему, в дом гостей. И склонить его к нашему делу. Воттут у меня два прутика. Нука тяни. Короткий идет и склоняет.

– Что ты… – Ютта отпрянула, словно ей давали недва прутика, а две змеи. – Надеюсь, ты не…

– Короткий идет, – решительно повторилаВероника, – и склоняет Кузанского к нашему делу. Это не будет трудно.Думаю, что будет достаточно приличного и крепкого fellatio. Плюс груди, которыеmandragorae dederunt odorem. Но если окажется, что этого мало, что же, придетсяпойти на commixtio плоти по полной программе. Нагота пред наготой et cetera.Давай, давай, жалко времени. Короткий прутик бежит в hortus conclusus, адлинный тем временем пакует манатки.

– Нет, – ужаснулась Ютта. – Нет.

– Что нет?

– Я не могу… Я люблю Рейневана…

– И поэтому хочешь бежать. Поэтому должна бежать.

«Она права, – подумала Ютта, – она абсолютноправа. Проходит год моей неволи, год со дня нападения на Белую Церковь. Удоминиканок в Кроншвице я уже седьмой месяц, того и гляди, как снова появятсястранные люди, чтобы забрать меня и завезти в другой, еще более отдаленныймонастырь. Они разлучат меня с Вероникой, а бежать сама я не сумею. Она права.Сейчас или никогда».

– Давай прутик, Вероника.

– Вот это я понимаю. Какой ты вытащила? Длинный.Значит, короткий мой, послушала мои тяжелые молитвы покровительница. Пакуйвьюки, Ютта. Я же спешу в гостевой дом. К теологу Миколаю, который ждет там suavissimusи полон очарования.