Подсаживались к столикам энергичные молодые люди, призывалижертвовать на святое дело защиты отечества и готовы были тут же выдатьрасписку, на официальном бланке, с печатью.

Михаил Владимирович работал в лаборатории, костыли сменил натрость и вместе с Агапкиным все чаще ходил в лазарет. Оперировать пока нерешался, нога побаливала, долго стоять он не мог, но уже осматривал больных,ставил диагнозы, включался в привычный ритм госпитальной жизни.

Пакеты с дарами от «Луки Чарского» больше никто не привозил.Особняк на Большой Никитской был пуст, двери и окна забиты. Агапкин знал, чтоМастер отправил семью в Крым, а сам переехал в Петроград, разбираться вобстановке, налаживать новые связи.

К Рождеству неизвестный человек принёс большую корзину спродуктами и быстро удалился без всяких объяснений.

Сверху лежал конверт с запиской.

«Дорогой Михаил Владимирович!

Вряд ли Вы меня помните. В сентябре 1917 года Вы спаслижизнь моему сыну, поручику Корнееву Юрию Гавриловичу. У него было ранение вживот, все доктора, кроме Вас, сочли его безнадёжным. Но Вы взялись сделатьоперацию, и мой Юрочка выжил.

Тогда я могла выразить Вам свою благодарность лишь насловах, от всего другого Вы категорически отказались. Но теперь, зная, что Выранены, учитывая трагические особенности нашего времени, смею надеяться, что Выне откажетесь принять от меня и всей нашей семьи эти скромные подарки кРождеству Христову.

С глубочайшим почтением к Вам.

Марфа Корнеева.

Храни Вас Бог».

На дне корзинки няня обнаружила ещё один конверт, а в нёмтри тысячи рублей.

— Поручика Корнеева я, конечно, помню, — сказал профессор, —за продукты спасибо, но деньги — это уж слишком.

— «Корнеев, Горшанов и К.», Шаболовский пивной завод вМоскве и ещё дюжина заводов по всей России. Они не последнее от себя оторвали,уверяю вас, — сказал Агапкин.

Он сразу понял, что Мастер тут ни при чём, и был рад этому.

За рождественским ужином условились не говорить обольшевистских зверствах. Но пришёл Брянцев и, как только сели, сталрассказывать, как в Могилеве ещё в ноябре генерала Духонина, законногоглавнокомандующего, заживо растерзала толпа красногвардейцев. Труп несколькосуток пролежал на платформе, под окнами штабного вагона прапорщика Крыленко.

Накануне Духонину был подан автомобиль, его уговаривалибежать. Старый генерал надел пальто, вышел в вестибюль, но вдруг махнул рукой,сказал: «Нет, я не Керенский», и остался.

— Рома, не надо, пожалуйста, — взмолился МихаилВладимирович, — хотя бы один вечер давайте проживём без всего этого ужаса, унас Рождество.

— Ужас, Миша, ещё впереди, — сказал Брянцев, — когданачнётся настоящий голод, пойдут аресты, сегодняшняя неразбериха покажетсяцветочками.

— Ты же сам постоянно повторяешь, что они не удержат власть,— напомнил Данилов.

— Удержат, — мрачно пробормотал Брянцев, — очень даже простоудержат. Половину России перестреляют, а кто останется, будет тих и трепетноблагодарен им, что пощадили.

— Все, довольно, — сказала Таня, — возможно, вы правы, РоманИгнатьевич. Но сегодня у нас праздник.

Михаил Владимирович произнёс тост, что в ушедшем годувсё-таки произошло немало счастливых событий. Родился Мишенька. Павел вернулсяживым. В Ялте не прыгнул со скалы и быстро оправился после внезапной болезниОся.

— Тебе кость не раздробило пулей, — напомнила Таня.

— Дом не сгорел, — добавил Андрюша.

— И ты выучил наконец французские склонения, — сказалДанилов, — свои рождественские подарки ты получаешь вполне заслуженно, можешьпосмотреть под ёлкой.

Андрюша нашёл модель аэроплана, чудом уцелевшую в разбитойквартире полковника на Сивцевом, и глобус.

Тут все стали подходить к ёлке, зашуршали обёрточнойбумагой, принялись раскрывать коробки, благодарить, восхищённо охать,целоваться. Михаил Владимирович натянул английский джемпер, Данилов ушёлпримерять новый костюм, Агапкин обмотал шею мягким шарфом и с удивлениемразглядывал монограмму «Ф.Ф.А.» на крышке серебряного портсигара. Нянязакуталась в огромную, белоснежную пуховую шаль. Брянцев, щерясь, изучал присвете керосинки дымчатые топазы на серебряных запонках и галстучной булавке,бормотал, что, конечно, очень красиво и к его английскому костюму подойдётидеально, однако неизвестно, доведётся ли когда-нибудь ещё этот костюм надеть.

Таня нашла две коробки, на которых было написано её имя. Впервой, огромной, плоской, лежало выходное платье из тёмно-вишнёвого бархата.Во второй, совсем маленькой — золотые наручные часики.

Как, где, какими усилиями было всё это добыто вразгромленном обнищавшем городе, никто в тот момент не вспоминал, не думал.

— А для Мишеньки подарок? — вдруг спросила няня.

— Господь с тобой, ребёнку два месяца, он всё равно неоценит, — засмеялся Михаил Владимирович.

— Есть! Есть для Мишеньки подарок! Как же я позабыл? — крикнулАндрюша, побежал к себе в комнату и вернулся с картонной папкой в руках.

Внутри был рисунок. Впервые за долгие месяцы Андрюшаизобразил не уличную демонстрацию, не очередь к закрытой продовольственнойлавке, не перестрелку. Он нарисовал море, небо, облака, выплывающее из сизойхмари солнце. Он потратил последние драгоценные остатки своих акварельныхкрасок.

На пустынном берегу стояли две маленькие фигурки.

— Это Миша.

— А кто с ним? — спросила Таня.

— Не знаю. Я сначала нарисовал только Мишу. Но потом мнепоказалось, что ему одиноко и должен кто-то быть рядом.

Остров Зюльт, 2006

Зубов ждал Соню в холле гостиницы. Данилов повёл её к себедомой. Она не сказала, когда вернётся.

Иван Анатольевич пил третью чашку кофе, перед ним лежалакнижка, мемуары бывшего сослуживца. Она была раскрыта теперь уж не на первой, ана второй странице.

Перевалило за полночь, Соня всё не возвращалась. ПозвонилКольт.

— Почему молчишь? Что там у тебя происходит?

— Они встретились.

— Ну? Он отдаст?

— Пока не знаю. Она ещё у него.

В холле нельзя было курить. Зубов вышел на улицу и сразустолкнулся с Соней.