— Да никакого гипноза, брось, Миша. Разоружаемся потому, чтокрови не хотим. А сдаваться никто не собирается. Могу спорить на что угодно,что через месяц от большевизанов останется лишь горький дым воспоминаний. Ну,кто готов держать со мной пари?

— Я, — сказал Агапкин.

Всё это время он сидел молча, как обычно, в углу ужурнального стола. Все вздрогнули, когда в тишине прозвучал его голос.

— Федька! — Брянцев развернулся к нему. — Один смелыйнашёлся. Итак, ставлю червонец. Даю им месяц, но думаю, и это много.

— Ты даёшь? — вскинул брови полковник. — А они тебяспросили?

— Погоди, Павел, пусть Федька назовёт свой срок.

— Не назову, — Агапкин покачал головой, — но знаю, чтодольше. Много дольше.

Остров Зюлып, 2006

Дул сильный ветер. Соня дрожала, у неё стучали зубы. ИванАнатольевич натянул ей на голову капюшон, замотал сверху шарф. Она благодарно улыбнуласьсквозь слёзы. Они дошли до первого пляжного кафе, сели, официант накинул ейплед на плечи.

— Может, закажем что-нибудь поесть? Здесь потрясающиеустрицы. Вы любите устриц или тоже никогда не пробовали?

— А чем они отличаются от мидий?

— Давайте закажем, и вы сами поймёте.

— Нет. Спасибо. Когда я нервничаю, у меня начинаются спазмыв горле. Я даже глотка воды сделать не могу. Сразу рвёт. Знаете, кажется,именно это спасло мне жизнь. После похорон, на поминках, жена Бима, КираГеннадьевна, поила меня успокоительными таблетками. Три капсулы, такие же, незапаянные, только жёлтые. Разумеется, она тут ни при чём. Он дал ей для меня. Ятогда была совсем никакая, но сегодня ночью, в гостинице, когда нашла капсулуна дне портфеля, вдруг ясно вспомнила и чуть с ума не сошла, пыталась убедитьсебя, что это бред и Бим совершенно ни при чём. Ещё час назад у меня оставаласьпоследняя надежда на ошибку. Иван Анатольевич, давайте немного погуляем. Хочупосмотреть на море, сто лет не видела.

Зубов подозвал официанта, расплатился. Они пошли по песку,вдоль пляжа.

— И что, можно купаться? — спросила Соня.

— Ну, если только вы морж.

— Нет, не сейчас, конечно. Летом. Впрочем, я всё равно неумею плавать.

В голове у Зубова тем временем отчётливо прозвучала фраза:«Да, кстати, я должен вам сказать, тут, на соседней улице, живёт ваш роднойдедушка, именно к нему я вас и привёз». Но это показалось ему сейчас совсемнекстати, и он сказал:

— Даже летом почти никто не купается. Море очень холодное.

— Почему же тогда это место считается курортом? Здеськатаются на горных лыжах?

— Вы где-нибудь видите горы? — спросил Зубов и произнёс просебя: «Софья Дмитриевна, выслушайте меня, пожалуйста, и постарайтесь ненервничать. Сегодня вам предстоит встретиться с человеком, который…»

Этот второй вариант показался Ивану Анатольевичу ещё нелепейпервого.

— Что же здесь делают? — спросила Соня.

— Отдыхают.

— Как?

— Вот так, — Зубов кивнул на ряды полосатых шезлонгов.

— Просто сидят?

— Да. Сидят, дышат, смотрят на море, слушают чаек.Считается, что здесь какой-то особенный, очень полезный воздух.

«Может быть, именно поэтому здесь и поселился когда-то вашродной дед, Михаил Павлович Данилов. Кроме вас, у него никого на свете нет».

Этот вариант показался Зубову немного удачнее двухпредыдущих. Конечно, она все и так уже поняла сама, но без прямого разговоравсё равно не обойтись. С чего-то надо начать.

Москва, 1917

10 ноября все храмы в Москве были закрыты. Большевикихоронили своих убитых, в красных гробах, без отпевания, у кремлёвской стены.

Весь этот день в Москве стояла странная, непривычная тишина,люди на улицах, в квартирах разговаривали вполголоса, город накрыло серымвойлоком тумана. Чавкала слякоть под ногами, иногда гудели моторы броневиков,грохотали грузовики по разбитым мостовым, выли трубы траурных духовыхоркестров.

Следующие два дня было ещё тише. Москва оцепенела. Ей ужеприходилось подниматься из руин, переживать эпидемии, смуты, пожары, тысячипредательств и убийств, публичные казни на Лобном месте. Но за всю долгуюисторию России ещё никто не расстреливал из тяжёлых орудий Кремль, никто нехоронил своих мёртвых без отпевания, посреди города, у кремлёвской стены. Отэтого веяло древним ритуальным кощунством, чёрной магией, бесовщиной.

Утром 13 ноября Москва залилась колокольным звоном.

Огромное пространство храма Большого Вознесения было теснозаставлено открытыми гробами. Отпевали погибших юнкеров. Служил митрополитЕвлогий.

Для всех желающих проститься с защитниками Москвы места вхраме не хватало. Люди стояли вокруг, стекались тихими медленными толпами сокрестных улиц, с Патриарших прудов, с Тверского бульвара, со Спиридоньевки.Выл ветер, мокрый снег бил в лица и таял, мешаясь со слезами.

Полковник Данилов стоял внутри. Он успел войти одним изпервых, его отнесло толпой вглубь храма, далеко от нескольких однополчан,которые пришли с ним. Вокруг оказались незнакомые люди. Кто-то тихо всхлипывал,кто-то смотрел перед собой сухими застывшими глазами. Общее состояниеоглушенности, духовного паралича передалось Данилову. Он не мог плакать, ни очём не мог думать.

В мозгу всё ещё звучала канонада, свист пуль, проносилисьсцены боев, он пролистывал в памяти час за часом, искал стратегические ошибки,их было достаточно, у него, у других, но не в этом дело.

Большевики не победили. Они перехитрили. С самого началанельзя было верить ни одному их слову. Но для нормального человека это трудно —вообще не верить, ждать только лжи, вероломства. Даже на войне враждебныестороны стараются соблюдать взаимные договорённости.

Первое перемирие 29 октября было подписано лишь потому, чтоони собирались с силами, ждали подкрепления. После своей лёгкой победы вПетрограде они не могли предположить, что Москва станет сопротивляться.

Полковник Данилов не слышал пения хора, чтения Евангелия, нечувствовал запаха ладана и цветов. В голове его пулемётной дробью повторялсябезнадёжный вопрос: почему? Армия, жандармы, полиция — куда всё делось? Питерсдался без боя. Москва сопротивлялась. Что теперь? Ряды гробов, в которых виднымолодые, почти детские мёртвые лица, дымящиеся развалины, израненныекремлёвские стены, разбитый Успенский собор, Чудов монастырь, храм ВасилияБлаженного. Простреленные куранты на Спасской башне остановились. Наверное,когда-нибудь их починят, но они начнут отсчитывать другое время.