– Вам нужно лежать, каждый час делать примочки, аволноваться нельзя. Очень сильный ушиб головы. Так сказал доктор Альбертини.

– П-почему Альбертини, а не Твигс?

Оживлённая дискуссия по-японски, на сей раз безо всякогоперевода.

Голова в самом деле ужасно болела, и подташнивало, но всяэта таинственность Эрасту Петровичу начинала надоедать.

Черт с ними, с докторами и консулом. Имелись дела поважнее.

– Маса, Асагава-сан коко, хаяку! [33] –приказал титулярный советник.

Слуга захлопал глазами, испуганно покосился на Сироту. Тотпредостерегающе кашлянул.

Сердце забилось часто, с каждой секундой разгоняясь всёбыстрее и быстрее. Эраст Петрович рывком сел на кровати. Закусил губу, чтоб невскрикнуть от боли.

– Маса, одеваться!

* * *

В третьем часу пополудни Фандорин возвращался в консульство,оглушённый размерами случившейся катастрофы. Он, вероятно, был бы потрясён ещёбольше, если б не постоянное головокружение и спазмы, то и дело пронизывавшиечереп от виска до виска. Из-за этого титулярного советника не оставлялоощущение нереальности происходящего, какого-то тягостного кошмара. Всё былослишком, до неправдоподобия ужасно. Наяву так не бывает.

Инспектор Асагава убит какими-то хулиганами. Если веритьяпонской полиции, случайно, в бессмысленной пьяной потасовке.

Сержант Локстон скончался у себя в кабинете от разрывасердца.

У доктора Твигса, как показало вскрытие, лопнул сосуд вмозгу.

Всё это можно было бы счесть очень маловероятным, нотеоретически возможным совпадением случайностей – если бы не человек-невидимка,убивший свидетеля, и исчезновение всех трех улик.

Из кабинета доктора пропала зашифрованная схема. Присержанте не обнаружили никаких клятв, писанных кровью. Про папку с донесениями,имевшуюся у инспектора, в японской полиции слышали впервые.

Как только Фандорин пытался вникнуть в смысл этой чудовищнойцепочки событий, головокружение усиливалось, сразу же накатывала тошнота.

На то, чтобы осмыслить и выстроить версию «Дон Цурумаки»,сил и вовсе не было.

А мучительней всего больного вице-консула терзалоисчезновение О-Юми. Где она? Вернётся ли? Какая к черту горная трава?

Бред, бред, бред.

* * *

Одновременно с Фандориным, только со стороны Мэйн-стрит, кконсульству подъехала двухместная курума, из которой вышли Доронин и (принёс жедьявол!) военно-морской агент Бухарцев. Заметили приближающегося вице-консула,хмуро уставились на него.

– Вот он, герой, – громко обратилсякапитан-лейтенант к Всеволоду Витальевичу. – Вы сказали, он без сознания,чуть ли не при смерти, а он смотрите каким гоголем. Ежели бы знал – не ехал бысюда, велел явиться в Токио.

Начало не предвещало ничего хорошего, да и откуда,собственно, было взяться хорошему?

Доронин всмотрелся в белое, будто напудренное лицо своегопомощника.

– Как вы себя чувствуете? Зачем вы поднялись?

– Б-благодарю, со мной всё в порядке.

Фандорин поздоровался с консулом за руку; с Бухарцевым,который демонстративно спрятал ладонь за спину, лишь обменялся неприязненнымвзглядом. В конце концов, служили они по разным ведомствам, а в классе состоялиодном и том же, девятом, так что для чинопочитания никакого урона от этого не проистекло.

Но чин чином, а положение положением, и моряк сразу жепродемонстрировал, кто здесь представляет государственную власть.

В консульском кабинете, не спрашиваясь, уселся на хозяйскоеместо, за письменный стол. Всеволоду Витальевичу пришлось примоститься настуле, Фандорин остался стоять – не из робости, а потому что боялся: еслисядет, то после не сможет подняться. Прислонился к стене, скрестил на грудируки.

– Письмоводитель! Эй, как вас там… – крикнул в открытуюдверь капитан-лейтенант. – Будьте неподалёку, можете понадобиться!

– Слушаюсь, – донеслось из коридора.

Доронин слегка поморщился, но промолчал. А Фандорин понял:сказано было для пущей грозности – мол, тут же, прямо сейчас, свершится суровыйсуд и будет вынесен приговор, останется только продиктовать.

– От вашего начальника мы с его превосходительствомничего внятного не добились, – зло, напористо заговорил Бухарцев, сверляЭраста Петровича взглядом. – Всеволод Витальевич лишь твердит, что за всёнесёт ответственность сам, а толком объяснить ничего не может. Вот мне ипоручено произвести дознание. Считайте, Фандорин, что в моем лице вы держитеответ перед посланником. И даже более того – перед Российским государством.

Титулярный советник, немного помедлив, слегка поклонился.Перед государством так перед государством.

– Итак, первое, – прокурорским тоном продолжилкапитан-лейтенант. – Йокогамская туземная полиция обнаружила у каких-тоскладов труп князя Онокодзи, человека из высшего общества, родственника многихвлиятельных особ.

«У складов?» – удивился Эраст Петрович и вспомнилмногозначительную гримасу своего слуги. Стало быть, прежде чем унести с пирсапотерявшего сознание хозяина, он сообразил перетащить в другое место труп. Айда Маса.

– При осмотре бумаг скоропостижно скончавшегося начальникаиностранной полиции выяснилось, что вышеупомянутый князь Онокодзи содержалсяпод арестом в муниципальной тюрьме. – Бухарцев повысил голос, чеканякаждое слово. – А заключён он туда был по настоянию российскоговице-консула! Что это значит, Фандорин? Что за самовольный арест, да ещё такойособы! Всю правду, без утайки! Лишь это может хоть в какой-то степени облегчитьожидающую вас кару!

– Кары я не боюсь, – сухо произнёс ЭрастПетрович. – Известные мне факты сообщу, извольте. Однако прежде всегодолжен заявить, что действовал на собственный страх и риск, не оповещаяг-господина консула.

Агент недоверчиво усмехнулся, но перебивать не стал. Со всейвозможной краткостью, однако не опуская ничего существенного, титулярныйсоветник пересказал всю последовательность событий, объяснил резоны своихдействий, а закончил перечислением ужасного итога, к которому эти действияпривели. Не извинял своих ошибок, не оправдывался. Единственное послабление,которое дал самолюбию, – умолчал о ложном следе, что вёл от интендантаСуги к Булкоксу. Консул тоже о достопочтенном промолчал, хотя версия обританских кознях была ему хорошо известна.