Лидия вздохнула:

— Да, все женщины любят поговорить, но это не всегда плохо.

— Согласен, — кивнул я.

— А зачем вам автобус? — спросила она.

— Хотел уехать в деревню.

— В деревню? Зачем?

— Работать, — ответил я, собираясь этим и ограничиться, новдруг меня понесло.

Все, накопленное в душе годами, выплеснулось вдруг на этубедную, умирающую девушку. Уже позже я понял, что так откровенно можноразговаривать только с человеком, не собирающимся задерживаться на этом свете.Я рассказал ей про все: и про свое одиночество, и про то, как оглушающе тихо иубийственно тоскливо в моей квартире, где годами не бывает людей. Пожаловалсяна друзей: они слишком редко ко мне заглядывают. Пожаловался на ту рыжуюдевчонку, которая испортила мне жизнь: видеть ее в своих снах, а потомбесконечно искать в других женщинах — еще то испытание. Пожаловался на работу:теоретики и философы обречены на затворничество. Они дичают, месяцами не видятлюдей, если, конечно, крепко работают. Поеду в деревню, там буду не один: тамбудут петь мне птицы… И там не будет Светланы, исчезнет соблазн ей позвонить…

Короче, когда мой крик души коснулся заветного: желанияиметь сына, Лидия притянула меня к себе и прошептала:

— Вы романтик.

— Видимо, да.

— Как жалко, что я не мужчина.

Я опешил:

— Почему?

— У меня был бы шанс что-то оставить после себя, напримермаленького человечка.

— По той же самой причине всегда завидовал женщинам, —признался я. — Женщина независима, она сама может родить себе ребенка, ейплевать на мужчину. Мужчина этого не может. У него очень мало прав, здесь онцеликом зависим от женщины.

— Многие не жалеют об этом, — заметила Лидия.

— Но я страдаю. Я хочу ребенка, но не уверен, хочу ли жену.Моей женой должна быть только та девчонка с коленками, другой я не вынесу. А еенет. Поэтому хочу жить холостяком и растить ребенка. Любая женщина может себеэто позволить…

— Роберт, ты чудный, чудный человек, — восхищенно прошепталаЛидия, медленно расстегивая пуговицы на моей рубашке.

“Что она делает? — столбенея, подумал я. — И как мне себявести? У нас почти двадцать лет разница…”

И тут меня словно током пронзило: “Черт, девушка умирает!Это же у нее в последний раз, так о чем же я, болван, думаю?”

Руки мои засновали по ее тонкому гибкому телу, отшвыривая всторону то жилетик, то блузку, то маечку, то…

В ладонь упала ее тяжела грудь — горячая волна окатила моетело. А руки засновали еще быстрей: как много на женщинах одежды… И все накаких-то крючках, кнопочках…

Это было сумасшествие, по-звериному страстное иголовокружительное, сладкое, казалось, самое сладкое в моей жизни…

Впервые я занимался любовью с совсем незнакомой женщиной. Ивпервые мне было так хорошо. А может и не впервые, и то и другое: чего небывает в юности? Разве все упомнишь?

Но дело не в том. Испытывая острое наслаждение и вслед заним ощущение бесконечного счастья, я тут же почувствовал невыносимую душевнуюболь: она умрет!

Скоро! Совсем скоро!

Я могу жить, жениться, потрясать мир своими открытиями,рожать и воспитывать детей…

Черт возьми, я могу родить сына!

Кроме блажи мне ничто не мешает, а она умрет! Умрет из-заменя, из-за моей слабости, глупости…

О, как я себя ругал.

Еще одна беда на меня свалилась.

Сколько их предстоит пережить за этот день?

Я долго лежал, цепенея, пока она не убрала с моего плечасвою голову. Убрала, откинулась на подушку и простонала:

— А теперь и умереть не страшно.

Это было последней каплей. Я чмокнул ее в щеку, шепнул“скоро вернусь” и вылетел из спальни. Одной рукой накидывая на ходу махровыйбанный халат, другой схватил трубку радиотелефона, торопливо набрал номерматери и спросил:

— Как долго ведет свою разрушительную работу этот твой яд?

Мать, не задумываясь, выпалила:

— Пока ядоноситель не заразит всех мышей или тараканов.

Я оторопел:

— При чем здесь мыши и тараканы?

— Ну как же, — поразилась мать, — они же мне надоели,сволочи. Лезут со всех щелей и особенно от соседей.

— Мама, я говорю про яд!

— И я про то же. Потравить бы их всех разом: и тараканов, имышей, и соседей, чтобы не мешали мне жить. Но (какая беда!) ограничусь мышами.И тараканами. Соседей придется исключить. Из гуманизма к человечеству. А жаль.

Кто знает мою мамулю, тот понимает как далека она от проблемгуманизма. Видимо, понимая, что в голове моей назрел протест, мать пояснила:

— Понимаешь, Роби, это последнее изобретение науки. Яд сострашной силой влияет на генную структуру всех белковых образований.

— И как он влияет? — спросил я, заподозрив неладное.

— Лишает их этой, как ее… — Она растерялась: — Надо же,забыла…

— Репродукции? — покрываясь гусиной кожей, подсказал я.

— Точно, репродукции! — возликовала мать. — Представляешь,тот, который отравлен, не сразу умирает, а как можно больше заражает своихсоплеменников, но те не умирают, а становятся стерильны. Фантастика! —непонятной радостью обрадовалась она. — Просто чудо: толпа мышей и таракановвмиг разучилась плодиться.

Коротают свой век бездетными, а живут они недолго, я ужеузнала. Мыши — три года, тараканы и того меньше. Так что скоро лишу способностиразмножаться всю живность в нашем районе!

“Но почему же ты начала именно с меня, своего сына?” —мысленно возопил я, нажимая на кнопку отбоя и бросая трубку на диван.

Непередаваемая боль разрывала грудь: мечтам о сыне конец! Небудет у меня ребенка! Я стерилен! Уже стерилен!

Катастрофа! Опять катастрофа! Сколько еще раз сегодняпридется мне повторить это слово?

Я устремился в спальню. Нежности к Лидии как не бывало: душа— выжженная пустыня…

В ярости распахнул дверь и остановился. Замер. Окаменел.

Она лежала в неудобной позе: левая нога неестественновывернута, рука заломлена за спину. Умерла!

Но перед этим успела… Да, сына не будет у меня.