Я метнулся к кровати, в нерешительности остановился и позвал(почему-то шепотом):

— Ли-да.

Она молчала. И не дышала. Я схватил ее руку: пульса не было.Склонился к груди — сердце не стучало. Умерла! Тогда я (счастливый) еще незнал, что это только цветочки — ягодки были впереди.

“Та-ак, — прошептал я, — в моей квартире труп, а былойрешимости как не бывало. Что же делать? Что мне делать теперь?”

И в этот неподходящий момент раздался звонок в дверь. Язаметался: открывать или не открывать? Решил не открывать, но звонилинастойчиво. Я решил одеться, вернулся в спальню, но обнаружил, что рубашка ибрюки валяются на кровати, частично на них лежит покойница. Что-то помешало мнек ней подойти и выдернуть свою одежду. К тому же рубашка и брюки безнадежнопомяты.

Я плотно прикрыл дверь спальни и отправился в прихожую прямов банном халате.

— Кто там? — сердито спросил, напряженно всматриваясь вглазок.

— Это я, твоя сестра.

На пороге действительно стояла Кристина. Она, как всегда,была дорого и безупречно одета — этакая благоухающая фарфоровая статуэтка,безжизненно аккуратная. Все в ней комильфо, все согласно приличиям. На костюмени пятнышка, ни складочки. Туфли блестят. Прическа: волосок к волоску. И лицо —посмертная маска Тутанхамона, гладкая и любезная. Уверен, час назад Кристяприняла душ, обновила косметику и поменяла прокладку — так готовятся к встречес Господом.

Я открыл дверь и отступил, нехотя пропуская сестру вприхожую, она же входить не спешила. Прижимая полусогнутой рукой к грудисумочку (долларов пятьсот, не меньше), она с легким оттенком брезгливостирассматривала мои волосатые ноги, беспомощно торчащие из-под халата.

Голову на отсечение дать готов: ей сразу захотелось ихпобрить какой-нибудь разрекламированной дрянью — дорогой и неэффективной.

— Я невовремя? — наконец спросила она.

“Ты всегда невовремя”, — зло подумал я и нежно ответил:

— Ну что ты, малышка, очень рад тебя видеть.

Лишь после этого Кристина вошла, рыская взглядом по углам впоисках достойного места для своей бесценной сумочки.

— Давай в свой сейф положу, — предложил я, с ужасом отмечая,что Кристина надолго. В противном случае сумочка осталась бы торчать у нее подмышкой.

— Да-да, положи, — согласилась она, протягивая мне и сумочкуи щеку для поцелуя.

Как только я ее чмокнул, гладкое фарфоровое лицо началоскладываться в отвратительную плаксивую гримасу.

— Ах, Роби! — простонала Кристина, отталкивая меня ирешительно проходя в гостиную.

Я уныло поплелся за ней, готовясь бездарно отдать младшейсестрице дюжий кусок своего драгоценного времени. Еще не известно сколько еговообще у меня осталось.

Словно подслушав мои мысли, Кристина истерично взвизгнула:

— Ах, Роби! Я жить не хочу!

Жалея, что поздно узнал об этом, я холодно поинтересовался:

— Надеюсь, у тебя есть веские причины?

Она заломила руки:

— Роби! Я ушла от него! От этого деспота, жмота, кобеля итирана! Я наконец от него ушла!

Предчувствуя для себя новые травмы и не скрывая ужаса, яосведомился:

— Неужели ко мне?

Она мгновенно прекратила истерику и, грозно сверкаявзглядом, рявкнула:

— А куда мне еще уходить?

— При всех твоих квартирах, домах и виллах, очень странныйвопрос, согласись.

Но Кристина была не согласна. Ее глаза метнули парочкумолний, а рот выплюнул:

— Ты что, не понимаешь: Макс бросил меня!

Это называется “я ушла от него!”.

Катастрофа!

Я где стоял, там и сел: слава богу подо мной оказалоськресло. Кристина пристроилась на диване напротив и начала реветь. Я смотрел сжалостью и отвращением.

Мужчина на женский рев только так и может смотреть. Видетькак исчезает лицо, как брови, глаза, щеки и губы смешиваются в одну грязнуюбесполую массу — невыносимо. В конце концов я не выдержал и, отворачиваясь,спросил:

— И что теперь будет? Как ты теперь собираешься жить?

Всхлипывая, она пожала плечами, но ответила вполнерассудительно:

— Слава богу, в нашей семье есть мужчина, вот ты и думай.Теперь только ты несешь за нас с мамой ответственность. Макс умыл руки.

Язык мой прилип к небу, но не успел я оправиться от одногоудара, как последовал новый.

— Роби, я напилась снотворного и хочу спать, проводи меня вспальню, — заявила Кристина, поднимаясь с дивана и сбрасывая на ходу туфли.

Боюсь, мое “нет!!!!!!!” прозвучало слишком неистово —Кристина дернулась, словно ее шибануло током, тысяча вольт, не меньше.

— П-почему “нет”? — заикаясь, спросила она.

— П-потому что у меня там беспорядок, — заверил я, несолгав.

Разве это порядок, когда превращается в труп молодаякрасивая женщина?

— Но я хочу спать, — сказала Кристина, вновь собирая вморщины то, что осталось у нее от лица: разводы косметики.

Я поспешил ее успокоить:

— Спать в кабинете тебя положу. Это самая спокойная комната.Там диван широченный и воздух чистый: окна выходит в сосновый парк.

— Положи хоть куда-нибудь, — проныла Кристина, дефилируя вмой кабинет совершенно дурацкой походкой манекенщицы.

Зачем ей, спрашивается, это нужно? Тем более сейчас. Но сдругой стороны, куда денешь старые привычки. Вилять задом — комильфо нашеговремени. Раньше приличные женщины не ходили походкой проститутки, а гордовыступали, как королевы.

В кабинете Кристина первым делом потребовала:

— Роби, положи, наконец, в сейф мою сумочку, как обещал. Недержи ее в руках, это единственное, что у меня осталось.

Беспрекословно выполнив просьбу сестры, я начал укладыватьее на диван, но мне помешал телефонный звонок.

— Постели постель сама, — крикнул я и бросился к одномуаппарату, в гостиную к другому, но везде слышал только гудки. Я заметался повсей квартире.

— Это мобильный! — крикнула Кристина из кабинета.

Я с ужасом вспомнил, что сунул его в карман брюк, которыележат под покойной. “К черту! Пусть звонят!”, — зло подумал я. Однако, кто-тобыл слишком настойчив, да и Кристина занервничала: