Он замолчал. Хантер сидел неподвижно, внимательно изучая егоглазами и, очевидно, обдумывая услышанное. Потом он отхлебнул горячей настойкии проговорил медленно и тихо: — Это угроза всему, Сухой. Всему этомузагаженному метро, а не только вашей станции. Сухой молчал, словно борясь ссобой и не желая отвечать, но тут его словно прорвало: — Всему метро, говоришь?Да нет, не только метро… Всему нашему прогрессивному человечеству, котороедоигралось-таки с прогрессом. Пора платить! Борьба видов, Охотник. Борьбавидов. И эти черные — не нечисть, Охотник, и никакие это не упыри. Это — хомоновус. Следующая ступень эволюции. Лучше нас приспособленная к окружающейсреде. Будущее за ними, Охотник! Может, сапиенсы еще и погниют пару десятков,да даже и с полсотни лет в этих чертовых норах, которые они сами для себянарыли, еще когда их было слишком много, и все одновременно не умещалисьсверху, так что тех, кто победнее, приходилось днем запихивать под землю…Станем бледными, чахлыми, как уэллсовские морлоки — помнишь, из «МашиныВремени», в будущем, жили у них под землей такие твари? Тоже когда-то былисапиенсами… Да, мы оптимистичны, мы не хотим подыхать! Мы будем на собственномдерьме растить грибочки, и свиньи станут новым лучшим другом человека, таксказать, партнером по выживанию… Мы с аппетитным хрустом будем жратьмультивитамины, тоннами заготовленные заботливыми предками на случай, еслижизнь однажды покажется слишком светлой и захочется почувствовать себя немногохуже… Мы будем робко выползать наверх, чтобы поспешно схватить еще однуканистру бензина, еще немного чьего-то тряпья, а если сильно повезет — ещегорсть патронов, и скорее бежать назад, в свои душные подземелья, вороватооглядываясь по сторонам, не заметил ли кто, потому что там, наверху, мы уже не усебя дома. Мир больше не принадлежит нам, Охотник… Мир больше не принадлежитнам.

Сухой замолчал, глядя, как медленно поднимается от чашки счаем и тает в сумраке палатки пар. Хантер ничего не отвечал, и Артем вдругподумал, что никогда он еще не слышал такого от своего отчима… Ничего неосталось от его обычной уверенности в том, что все обязательно будет хорошо, отего «Не дрейфь, прорвемся!», от его ободряющего подмигивания… Или это всегдабыло только показное?

— Молчишь, Охотник? Молчишь… Давай, ну давай же, спорь!Спорь, Охотник! Где твои доводы? Где этот твой оптимизм? В последний раз, когдамы с тобой разговаривали, ты мне еще утверждал, что уровень радиации спадет, илюди еще вернутся на поверхность. Эх, Охотник… «Встанет солнце над лесом, тольконе для меня…», — издевательски пропел Сухой. — Мы зубами вцепимся в жизнь, мыбудем держаться за нее изо всех сил, потому что чтобы там философы ни говорили,и что бы ни твердили сектанты, а вдруг там — ничего нет? Не хочется верить, нехочется, но где-то в глубине ты знаешь, что это так и есть… А ведь нам нравитсяэто дело, Охотник, не правда ли? Мы с тобой очень любим жить! Мы с тобой будемползать по вонючим подземельям, спать в обнимку с крысами… Но мы выживем! Да?Проснись, Охотник! Никто не напишет про тебя книжку «Повесть о настоящемЧеловеке», никто не воспоет твою волю к жизни, твой гипертрофированный инстинктсамосохранения… Сколько ты продержишься на грибах, мультивитаминах и свинине?Сдавайся, сапиенс! Ты больше не царь природы! Тебя свергли! Природа больше нехочет тебя… О нет, ты не должен подохнуть сразу же, никто не настаивает…Поползай еще в агонии, захлебываясь в своих испражнениях… Но знай, сапиенс: тыотжил свое! Эволюция, законы которой ты постиг, уже совершила свой новый виток,и ты больше не последняя ступень, не венец творенья… Ты — динозавр. Надоуступить место новым, более совершенным видам. Не надо быть эгоистом. Играокончена и надо дать поиграть другим. Твое время прошло. Ты — вымер. И пустьгрядущие цивилизации ломают свои головы над тем, отчего же вымерли сапиенсы…Хотя это вряд ли кого-нибудь заинтересует…

Хантер, во время последнего монолога внимательно изучавшийсвои ногти, поднял наконец на Сухого глаза и тяжело произнес:

— Да, Чингачгук, сильно ты сдал с тех пор, как я тебя впоследний раз видел. Ведь я помню, что и ты говорил мне, что если сохранимкультуру, если не скиснем, по-русски говорить если не разучимся, если детейсвоих читать и писать научим, то ничего, то может и под землей протянем… Ты мнеговорил это, или не ты, Чингачгук? Ты… И вот — сдавайся, сапиенс… Что же ты?

— Понял я кое-что, Охотник. Понял то, что ты еще, может,поймешь, а может, и не поймешь никогда. Понял я, что мы — динозавры, и доживаемпоследние свои дни… Пусть и займет это десять, пусть даже сто лет, но всеравно…

— Сопротивление бесполезно, Чингачгук? Сопротивлениебесполезно, да? — недобрым голосом протянул Хантер.

Сухой молчал, опустив глаза. Очевидно, многого стоило ему,никогда не признававшемуся в своей слабости никому, сколько Артем себя помнил,сказать такое, сказать такое старому товарищу, да еще при Артеме. Больно емубыло выбросить белый флаг…

— А вот нет! Не дождешься! — медленно и отчетливо выговорилХантер, поднимаясь во весь рост.

— И они не дождутся! Новые виды, говоришь? Эволюция?Неотвратимое вымирание? Дерьмо? Свиньи? Витамины? Я не через такое прошел. Яэтого не боюсь. Понял? Я руки вверх не подниму. Инстикт самосохранения? Назовиэто так. Назови это как хочешь! Да, я и зубами за жизнь цепляться буду. Я имелтвою эволюцию. Пусть другие виды подождут в общей очереди. Я не скотина,которую ведут на убой. Выкини белый флаг, Чингачгук, и иди к этим своим болеесовершенным и более приспособленным, уступи им свое место в истории. Но не смейтянуть меня с собой. Если ты чувствуешь, что ты отвоевался, дезертируй, и я неосужу тебя. Но не пытайся меня напугать. Не пытайся тащить меня за собой наскотобойню. Зачем ты читаешь мне проповеди? Если ты не будешь один, если тысдашься в коллективе, тебе не будет так одиноко? Или противник обещает мискугорячей каши за каждого приведенного в плен? Моя борьба безнадежна? Говоришь,мы на краю пропасти? Я плюю в твою пропасть. Если ты думаешь, что твое место —на дне, набери побольше воздуха и — вперед. А мне с тобой не по пути. И еслиЧеловек Разумный, рафинированный и цивилизованный сапиенс выбирает капитуляцию,то я откажусь от этого почетного титула и стану лучше зверем, и буду, какзверь, с безмозглым упорством цепляться за жизнь, и грызть глотки другим, чтобывыжить. И я выживу. Понял?! Выживу!

Он сел обратно и тихим голосом попросил у Артема плеснутьему еще немного чая. Сухой встал сам и пошел доливать и греть чайник, мрачный имолчаливый. Артем остался в палатке наедине с Хантером. Последние его слова,это его звенящее презрение, его злая уверенность, что он выживет, зажглиАртема. Он долго не решался заговорить первым. И тогда Хантер обратился к немусам: